Письмо

Элис Стоун Блэкуэлл с экземпляром «Женского журнала». 1910 г.

Мои дорогие и любимые друзья, Элис Блэквэлл, Хэлена Дадли, Джейн Аддамс, Элен Стар, Артур Буллард и многие другие, верные и смелые! Начинается история нового мира, и первые шаги этого марша всегда тяжелы, но они же обещают самые желанные результаты. Беспорядки и внутрипартийные бунты, о которых пишут газеты, случаются то тут, то там, и все это правда. Что же касается населения, мужчин и женщин деревни и пригородов, они представляют собой мирный и патриотично настроенный электорат, желающий увидеть, что подошедшая к концу война оказалась выигрышной для России (без потерь и без унижений).

Организуйте нам сбор средств на сумму, которая позволит купить ротационный печатный станок и бумагу на те несколько месяцев, которые остались до заседания Генеральной ассамблеи; вторая часть денег пойдет на взнос, необходимый для начала такого великого предприятия, как выпуск газеты. Объясните американской публике, что это не только вопрос спасения российского народа, но и вопрос, касающийся международных отношений и интересов. Целый мир выиграет от того, что его партнером будет страна с благородными идеями, направленными к всеобщему благоденствию.  <…>

Письмо Е. К. Брешко-Брешковской Элис Стоун Блэкуелл 23 июня – 6 июля 1917 г.
The Little Grandmother of the Russian Revolution. Reminiscences and Letters of Catherine Breshkovsky, London, 1918.

Е. К. Брешко-Брешковская. 1917 г.

Старая девочка очень занята и полностью погружена в решение государственных дел по всей стране. Не страна, нет, — фронт сходит с ума от идеи свободы. Молодые люди без образования и знаний воображают, что войну можно прекратить просто так, поскольку на ее начало у людей не спрашивали согласия. Некоторые высокомерные и нехорошие личности распространяют эти идеи среди новобранцев, и требуется время и усилия, чтобы убедить солдат вернуться к исполнению воинского долга. Сейчас намного лучше.

Благодаря провидению наши крестьяне, отцы и мужья достаточно разумны, чтобы ждать в их деревнях. Но молодые рабочие и молодые солдаты слишком неопытны и невежественны, чтобы быть внимательными и терпеливыми. Они воображают, что все старые заблуждения могут быть отменены черех несколько дней, но они требуют новых условий жизни, которые не могут создастся через несколько месяцев, [когда] война [лежит] на наших плечах.

К счастью, сейчас у нас есть совет министров благородный во всех смыслах. Большинство из них — социалисты, тоже мои знакомые.

После войны будет много работы, особенно для образования всего народа. Я должны быть так счастлива, что эта работа началась. Раньше я была готова уйти! <…>

Письмо Е. К. Брешко-Брешковской Элис Стоун Блэкуелл 12-26 июня 1917 г.
The Little Grandmother of the Russian Revolution. Reminiscences and Letters of Catherine Breshkovsky, London, 1918.

Виктор Адлер читает газету. Фото 1900-1910х гг.

Дорогой товарищ Ольберг.

Получил Ваше письмо, за которое премного благодарен Вам. На днях послал Вам, Мэру и Вейнбергу вместе письмо, — по поводу инцидента с Гриммом, а вчера вечером прочел в В.Ц. сообщение, будто швейц[арское] телеграфное агентство передает, что Гримм 24 апреля (9) «пытался» телеграфировать Гофф[ману] и т.д. Я этому не верю. Но боюсь, что он слишком на распашку беседовал с швейцарским послом и дал ему основание вызвать со стороны Гофф[мана] такую телеграмму. К сожалению, он нас, своих цюрихских товарищей, недостаточно осведомил о своих беседах с послом швейцарским*. Как бы то ни было, он должен открыто признать свою ошибку. Что он должен сложить с себя полномочие председателя бернской комиссии, это само собою разумеется. Мне очень жаль его — в его политической честности и бескорыстии я не сомневаюсь; но он, не желая того, нанес моральный удар делу Интернационала — по крайней мере, поскольку он возрождался под флагом Циммервальда. Признаюсь, теперь я бы не мог в таком тоне писать о злосчастном инциденте с Гримом, как в письме к Вам и к Мэру с Зейнбергом. Я этим хочу сказать, что, не сомневаясь в добрых намерениях и политическом бескорыстии  Гримма, я в тоже время допускаю возможность таких ошибочных шагов с его стороны, которые могли поставить наших товарищей в правительстве перед необходимостью так мотивировать свой отказ дальше ручаться за его абсолютную, политическую благонадежность, как они мотивировали. Уверенности в этом у меня и теперь нет. Но я уже не мог: психологически так резко отрицательно относиться к позиции наших министров, как под непосредственным впечатлением высылки Гримма. Теперь от него зависит быстро и решительно рассеять все недоумения, сомнения, тревоги и опасения, вызванные инцидентом.

Адлеру передайте мой сердечный  привет и скажите ему, что и я глубоко опечален, что переход от «слов к делу в вопросе о мире» так преступно медленно подвигается вперед и что «партийные разногласия» так тормозят это дело. Но, увы, эти разногласия висят грозной тучей и над самой революцией. Не знаю, мог ли бы человек с талантами и авторитетом Адлера преодолеть это зло. Но я не обладаю ими, да еще приехал слишком поздно, и к тому же только сегодня впервые с ясной головой на плечах и без усилий над  собою мог целый день провести на съезде.

Чтобы не забыть: передайте Адлеру мою настоятельную просьбу переслать его сыну и Кате (невестке) мой горячий привет. Если они вернулись в Цюрих, то не сможете ли Вы ей переслать свой адрес, с сообщением, что она может мне через Вас писать?

Письмо мое на адрес Мэра Вы, конечно, уже читали. Прочтите М[эру] и Вейнб[ергу] и это мое письмо. А если кто из них передал шведским товарищам содержание моего прежнего письма, то пусть сообщат и содержание моего дополнительного письма о Гр[имме]. Завтра или послезавтра поедет Балаб[анова] в Стокгольм, и до ее приезда лучше не предпринимать решительных шагов.

К. Мэру скажите, что я ему давно ответил телеграфом, чтобы он попросил Гюйсманса-Брантинга-Трэльстра послать телеграфное ходатайство. Уже тогда другого пути не было. Ну, а теперь после истории с Гриммом, едва ли и этот путь целесообразен. По[-]моему, ему и добиваться разрешения не стоит

На днях делегация выедет в Стокгольм и, конечно, войдет с голландско-скандинавской комиссией в прямые сношения и переговоры, как относительно срока, так и относительно других вопросов, связанных с вопросом о созыве конференции. Надеюсь, она сумеет устранить и рассеять накопившиеся за последние недели недоразумения.

Только сегодня, на съезде, получил корректуру моего «Письма к друзьям». Теперь уже около 11 часов вечера, едва ли смогу сегодня приняться за корректурно-редакторскую работу, а завтра утром назначено у меня свидание с шведскими и финским товарищ[амии], и весь день будет занят. Потом необходимо и предисловие написать. Как только получу исправленный экземпляр в корректуре, пошлю Вам.

Рукописи получил.

Крепко жму Вам руку и шлю привет Вам и товарищам Вейнбергу и Мэру.

Ваш П. Аксельрод.

* Я же вообще чуть не в последний вечер перед его отъездом узнал об его визите у посла.

Письмо П. Б. Аксельрода — П. К. Ольбергу. 21 (8) июня 1917 г. Петроград.
International Institute of Social History. Pavel Borisovic Aksel’rod Papers. B-8/I; 74/I

Е. К. Брешко-Брешковская. 1917 г.

Письмо третьему съезду ПСР

Друзья-товарищи, члены всероссийского съезда партии социалистов-революционеров! Братски кланяюсь вам и приветствую вас! Я бы охотно провела эти дни с вами, но отчасти нездоровье, отчасти другие задачи удерживают меня на юге.

Поэтому письменно обращаюсь к вам с недолгими словами, на которые все-таки обратите ваше внимание.

На вас, здесь собравшихся, лежит огромная ответственность, товарищи! Ваш съезд явится источником воды – мертвой или живой – смотря по тому, как вы поставите и разрешите вопросы, лежащие в основе предстоящей деятельности партии. Ваш съезд явится показателем мощи и духовного роста партии или же ее бессилия и духовной дряблости.
Да веет над вами дух правды и мощного единения! Да, друзья мои, единение нам необходимо. Не то, формальное, что скучивает людей вокруг какой-либо догмы и не мешает им ненавидеть друг друга и не доверять взаимно. Нет! Нам необходимо единение внутреннее, — единство мысли и чувства, — обращенные в одну и ту же сторону.

Мы «народники» не по названию только. Мы – народники в силу нашей любви и бесконечной преданности высшим интересам, настоящим и будущим, нашего великого народа. Его нужды, его счастье – наши нужды, наше счастье. И на наши головы ляжет ответ за малейшее допущение измены или нарушения данной нами народу клятвы – служить ему верой и правдой.

Товарищи! Люди всегда дорожат пройденным опытом жизни, и бесследно он для них не проходит. Наша работа, работа социалистов, это не только всероссийская, — это мировая работа! Каждый шаг ее рассматривается и взвешивается не только демократиями, но и населением всех стран и всех народов. И мы, социалисты, много повинны в том, что недостаточность мужества и чистоты в нашем образе действий держит вдали от нас большие массы, взывающие к освобождению от духа тьмы и неправды.

Мы – не бюрократы и не формалисты, — но мы члены партии, облекшей нас своим доверием, и мы – слуги народа, ожидающего от нас оздоровления всей жизни своей и помощи в ее благоустройстве. Это обязывает нас принимать в свою среду лиц, заведомо честных и с чистым прошлым; это обязывает нас вверять ответственные полномочия только лицам, доказавшим своею деятельностью бескорыстное служение благу народа и устойчивость своих убеждений. Я верю в то, что добрая половина нашего государства разделяет своими нуждами и симпатиями программу партии социалистов-революционеров; но я знаю и то, что для проведения ее в жизнь необходимы свойства души и выработка права, коими еще далеко не все обладают.

Потому мы и наблюдаем такое соотношение между членами партии и сочувствующими ей. Сочувствующие – это тот широкий бассейн, из которого партия постоянно черпает новые силы для пополнения своего растущего состава. Мы – не догматики и не сектанты, товарищи! Но так как сама жизнь доказала нам своевременность и полное одобрение принципов, поставленных во главу программы нашей, и так как минимум, той программы еще не осуществлен в законодательном порядке, — то мы не имеем права отступать или уклоняться от прямой и ясной постановки основных принципов программы и, наоборот, всеми силами нашими обязаны стараться провести в жизнь, то есть добиваться их осуществления при помощи Учредительного собрания. Единодушной, усиленной работой и при столь очевидном сочувствии народных масс вы добьетесь, товарищи, поставленной цели. И ступайте же вперед твердой стопою, ясно, определенно формулируя свои задачи и не скрывая трудностей, лежащих впереди.

Да минует вас чаша личных счетов, личного самолюбия, честолюбия, переходящего в жажду первенства.

Ваш друг и товарищ
Катерина Брешковская

Май, 1917 г.

Партия социалистов-революционеров. Документы и материалы. Том 3, ч. 1. М., 2000

Бежица. Приют и городское училище. Открытка начала XX века. Из коллекции группы ВК «Брянск глазами разных поколений».

Письмо Бежицкого комитета РСДРП (б) Московскому областному комитету РСДРП (б) с извещением о создании большевистской фракции на Брянском заводе.

Уважаемые товарищи!

В настоящее время на Брянском заводе в Бежице с 40 000 населением организовалась впервые большевистская фракция с[оциал] д[емократов]. Состав всего комитета, как и всюду теперь по России, не вполне еще окристаллизировался. Громадное большинство членов партии имеют самое лучшее, только смутное представление о социалистических партиях, а тем менее о самых разнообразных течениях их или фракциях.

Кроме живой силы, которая бы могла хоть отчасти направить работу нашей большевистской фракции на прочный и правильный путь. Просьба прислать в возможно ближайшее время свободные живые силы для указываемой работы. Но кроме этой просьбы у нас есть еще не менее важная просьба, а именно — присылка литературы, которая могла бы помочь разобраться хоть отчасти в направлениях и путях социалистических партий — особенно большевизма и меньшевизма. О деталях выяснит наш товарищ Михаил Митрофанович Иванов, посылаемый нами к вам специально с таким поручением.

(21 мая 1917 г. ст. ст.)
4 июня 1917 г.

Ст. Бежица Риго-Орловской [ж. д].
Брянский вокзал, с вечера ехать.
Городское училище около приюта. Комитет большевиков.

Председатель (подпись неразборчива)
Секретарь (подпись неразборчива).

Российский государственный архив социально-политической истории. Ф. 60. Оп. 1. Д. 9. Л. 5.

Е. К. Брешко-Брешковская. 1917 г.

Подписка на памятник Н. Г. Чернышевскому.

Е. К. Брешко-Брешковская получила следующую телеграмму из Якутска:

«По инициативе народных учителей Якутской области якутский комитет общественной безопасности постановил открыть всенародную подписку на памятник Николаю Гавриловичу Чернышевскому в городе Якутске. Для проведения в исполнение этого постановления избран особый комитет в составе трех лиц: Куликовского, Краснова и Афанасьева. Мы обращаемся с горячей просьбой не отказать в своем содействии этому делу; поместите несколько строк о принятом решении якутян в русских газетах и журналах. Попросите их от нашего имени открыть на своих страницах прием пожертвований на этот памятник. Собранные деньги следует пересылать в Якутск. Комитет. С товарищеским приветствием комитет по постановке памятника Чернышевскому в Якутске».

Русские ведомости. – 1917. – 16 (3) май. №98. С. 2.

1 мая 1917 г. в Москве

Дорогая Елена Степановна. Едим ваши сухари, ветчину, оказавшуюся салом, и вспоминаем Ефремов. Да, теперь не то! Обедаем у толстой дамы в соседнем доме, обе­даем, можете себе представить, довольно хорошо. Жарим яичницу. Катя что-то не худеет. Поневоле пришлось поселиться у Катуаров. Катину комнату топят, поэтому в ней сухо и тепло. У Кати нога не болит, конечно, если она не врет. Погода у нас истеричная,— то снег, то дождь, то еще что-нибудь. Оно конечно, тепло, но все же мы будем Вам необычайно признательны, если Вы привезете желтое одеяло.

Настроение в Москве поганое… 1-е мая напоминало похороны жертв революции. Если увидите Д., то передайте привет и скажите, что дня через два стану уже присылать корреспонденцию. Всего хорошего, ждем. Напишите, когда приедете.

Кот.

Письмо К. Г. Паустовского Е. С. Загорской-Паустовской
Паустовский К. Г. Поэтическое излучение. М., 1976

Москва. Дом генерал-губернатора. Фото 1900-1910х гг.

…Вчера выдали мне репортерский билет. А сегодня — весь день в редакции. Редакция в квартире бывшего начальника охранного отделения Мартынова. На окне лежит забытая им во время побега каска. Всюду секретные телефоны. Весь состав редакции — редактор Алмазов, его помощник, секретарь, Марусенька, я и машинистка. Газета носит сухое название «Ведомости Московского Комиссариата». Работы очень много. Все в кучу. Пишу статьи, репортирую, корректирую, ругаюсь с Марусенькой. Поступил я временно, до 24-го *  . После Пасхи место за мной. Редактор почему-то ухватился за меня и уже два раза подбивал меня остаться на Пасху, но я непреклонен.

У дверей, всюду стоят караулы. Обстановка революционная.

Был сегодня с Марусей в Совете Рабочих и Солдатских депутатов. Расскажу, когда приеду…

Потом был один у Комиссара Временного Правительства Кишкина в доме генерал-губернатора. Всюду золото, ковры, портреты. У всех внутренних дверей часовые. Кабинет весь затянут красным сукном. У дверей — караульные офицеры. Кишкин — красивый седой старик, весь в черном. Очень вежлив. Принимал сотрудников всех московских газет. Все старики, толстые, гривастые, я один среди них мальчишка. Самому стыдно. Слишком я молод для сотрудника. Только что пришел домой. Устал. Дома разгром. Мама укладывается. И такая тоска по Кроленку, по Ефремову. Пожалуй, в Ефремове живее и глубже идет переворот. Здесь больше сумятицы, больше нелепых слухов. Рождается новое, но пока еще очень громоздкое. Комитеты, комиссии, отделы, союзы, советы, бюро, комиссариаты, секретариаты, организации и прочее и прочее. Поэтому все, что случилось, в Ефремове чище и проще…

Слишком много здесь говорят. И пишущие машинки стучат как полоумные…

Письмо К. Г. Паустовского Е. С. Загорской-Паустовской
Паустовский К. Г. Поэтическое излучение. М., 1976