Распыление науки.

Распыление в широких массах, среди неподготовленной публики, научных положений и позднейших синтезов мысли – вещь очень смелая и очень трудная.

Много можно спорить даже о самой возможности такого распыления.

Старики-ученые, пожалуй, укоризненно скажут: это – странное желание вынести науку из ученого кабинета на бульвар.

Они назовут это желание несерьезным отношением к науке, неуважением к ним…

Мы бы сказали им: на бульвар мы ее выносим не для посмеяния, а чтобы освежить немного. <…>

Ее надо освежить. Не на бульвар даже, а в поле, в деревню – вот куда ее отправит. Окрепла бы, расширилась, ожила бы совсем.

Как бы это произошло?

Во-первых, тесное общение науки с действительностью, жизнью, немыслимое иначе, как только в форме распыления в широких массах ее существеннейших положений и последних достижений научного творчества, поднимет интерес к ней, разбудит творческую мысль, поддержит разрозненные робкие начинания и таким образом, даст науке и новые кадры единомышленников, и обновит самую научную мысль. <…>

Во-вторых, часто ученый просто не имеет возможности остановиться, чтобы писать серьезный, большой труд.

Часть его разрывают на куски то академические занятия, то разные общества, то личные дела. Время уходит. Набирается другой материал. А тот, совсем было законченный научный эскиз, безнадежно расползается.

Бросайте же ваши сведения, домыслы и определения разных понятий щедрой горстью в толпу!

Пусть то, кто думает одинаково, сделает за вас! Пусть не пропадет ваш материал зря! Не будьте такими скупыми, как немцы. <…>

В-третьих, — без широкого обмена ваш труд часто может совершенно погибнуть. Вот яркий пример такой беспощадной гибели большого труда. Один доцент десять лет сидел над своей диссертацией. Десять лет! Когда все уже было готово, и он нес рукопись в типографию, то заметил на витрине книжного магазина уже отпечатанный, одинаковый труд, и пришлось вернуться от витрины домой. Десять лет упорного труда и все надежды на звание профессора пропали даром. Почему? Оба работали над одним и тем же и не знали друг про друга, не знали, что могут быть друг другу очень полезны. Если это и не скупость, то лень, или скорее – непривычка к гласности, к общественности.

Не жалейте ваших идей. Ведь ими воспользуется лишь достойнейший. <…>

Кроме как поэтому, о распылений науки надо заботиться еще и потому, что сюда зовут нас специальные особенности русской культуры и истории.

Русская культура вся какая-то порывная. Всегда она двигалась скачками, революциями.

А тихо без переворотов, систематически она не умеет. Революции были всегда, когда подрастающая гражданская сознательность уходила значительно далеко вперед от жизни.

Революциями русская жизнь догоняла науку. Надо думать, что самые большие революции это Петровская 1703 года (год основания Петербурга) и наша 1917 года, Народная, стихийная.

Мелких революций, восстаний и бунтов всегда было в России без конца много. Например, в 1861 году крестьяне были освобождены потому, что вверху боялись «революции снизу».  <…>

Распыление больше чем одна популяризация старого. Распыление это коллективное и непрерывное творчество.

Боюсь, что старики-ученые не согласятся и осудят детски новое предложение…

Впрочем, новое всегда будет спорить со старым; таков вечный закон природы. С это железной необходимостью, как со смертью, приходится мириться. К сожалению.

Но поддержат ли нас молодые?..

Большинство товарищей-студентов высказалось в положительном смысле.

Но один сказал-таки: затеваете немыслимое. На первый № найдется тысяча покупателей, а дальше – едва ли и придется снова сесть с наукой в кабинет. По его мнению выходит, что распыление научных положений не найдет себе почвы для произрастания.

Так ли? В самом ли деле можно писать только толстые книги? В самом ли деле о науке нельзя говорить так же житейски просто, как о глупых вещах. Нет же! Никогда с ним нельзя согласиться! Часто одно выражение, одна только случайно брошенная фраза действует плодотворнее, чем сотня толстенных книг. Все зависит не только от изрекаемых истин, а главным образом от подготовленности слушателя и читателя. Студенты и вообще учащиеся, а тем больше ученые непростительно оторваны от жизни и как будто стараются оторваться от нее еще больше. <…>

Но сначала – верьте в человека. Помните, что одного вас мало даже для вас. Поймите, что искра Божья, этот вечный протест против своего условного существования тлеет в каждом.

И в профессоре, и в поэте, и в чернорабочем.

Раздувайте эту искру до пламени.

Чтобы не было теплых, а были только холодные и горячие…

Поймите, что у крестьянина далеко нет даже и того круга возможностей как у вас, столичного жителя.

Что крестьянин обречен на определенные выводы. Обречен ужасными условиями своей жизни. Умейте же возвыситься над скудостью и неопределенностью его языка. Не обращайте внимания на мужицкую грязь. От совершенства языка зависит многое, но не все. Грязь можно смыть в один день.

Рабы не только должны, а и могут быть свободными.

Черненького любить не надо. Если он не беленький, то любить его конечно нельзя и не стоит.

Но надо дать ему все возможность себя проявить. <…

Решитесь ли вы интеллигенты до такой степени социализовать свои взгляды, чтобы иметь право сказать:

«Они не хотят  к солнцу, привыкли к смердящим расселинам, — ничего не поделаешь».

А вы, о которых идет речь, решитесь ли,  в самом деле, вылезти из ваших нор на свет?

Рискнете ли отрешиться от рабских, но спасительных в житейском смысле привычек и обычаев? Сумеете ли мужественно распрощаться с прогнившим воздухом расселин, будете ли спокойно вдыхать общеевропейский свежий ветер?

Смотрите! Ведь люди, причисляющие себя к партии к.-д., не думают, что вы сумеете дать достойный ответ на поставленные вопросы…

Вл. Богданов.

Возрождение. – 1917. – 21 (8) июн. (№1).