Задыхаюсь от постоянной пыли; негде взять чистого воздуха. Проклятые Подгайцы представляют собой почти одну длинную улицу, по к[ото]рой беспрерывно идет движение обозов и прочая езда; нет возможности укрыться в садах, обратившихся в сплошные конюшни и котухи за укрывающимися в них лошадьми и порционным скотом. Такой поганой стоянки я и не припомню. Изводят уж очень эти окаянные воздушные хищники, прилетающие обыкновенно ранними утрами…
Что за адская еще мука жить и теперь, и долгое-долгое время впереди в какой-то призрачной обстановке, составленной лишь из одних обломков прошлого, без прочного настоящего, при самодержавии наизнанку, когда произвол царских прислужников сменился безграничным произволом толпы. Разудалая вольница рабов загуляла на всю Русь; скоро, кажется, каждые город, уезд, село и местечки обратятся в независимые друг от друга республики самобытно-пошехонского типа под перманентным господством торжественных, великодушных лозунгов о мире «без аннексий и контрибуций» в отношении лишь поколотивших нас внешних врагов, но… но… не в применении сих высокогуманных начал к своим компатриотам-соотечественникам, нещадно наказуемым взаимно друг другом и «аннексиями, и контрибуциями»! «Товарищами» истово увеличивается число праздничных дней, беспардонно угнетается свобода антифутуристически-большевистски-гнусной печати, самочинно производятся аресты и всякие насилия. Во все щели нового пока еще глазасто и крикливо глядит «доброе старое», хорошо подрумяненное под новое! Подлыми посулами и несбыточными бреднями авантюристов наше темное «панургово стадо» увлекается в узко классовую войну… Это называется «углублением» революции! Не пора ли приняться уже и за ее «огосударствление»?