О новых Штюрмерах и старом Штюрмере.

Исполнительный Комитет объявил, что признает недопустимым опубликования документов по делу Ленина, Козловского, Парвуса, Ганецкого, Суменсон и др. Но Исполнительный Комитет, если я не ошибаюсь, — не главное управление по делам печати и не цензурный комитет; он не может быть признан и авторитетом в вопросах литературной этики. А в данном деле он впал в целый ряд ошибок.

Прежде всего Исполнительный Комитет не вполне основательно говорит в своем циркуляре по делу Ленина, Козловского и пр. о распространении «позорящих обвинений». Речь идет не о позоре, а о преступлении, называемом государственной изменою. И документы, опубликованные почти всею прессою, за исключением сравнительно немногих изданий, являются не обвинением, а следственным материалом, — одним из документов, на основании которых может быть составлен обвинительный акт. А затем, совершенно неинтересно, что для подлежащих привлечению к следствию, позор или не позор. Во всяком случае это гораздо менее интересно, чем основная погрешность[:] документы опубликованы раньше, чем следственная власть, раскрывшая то, что в них содержится, сделала решительные распоряжения.

Опубликованы чрезвычайно секретные данные предварительного следствия. Вот ведь в чем суть, а не в том, что Ленин, Козловский и т. п. деятели подверглись какому-то позору. И зачем говорить о позорах? Просто каждый задеваемый следственными материалами узнал раньше, чем нужно, содержание этих материалов. Такая осведомленность для него бывает приятнее. Ему дана возможность убежать, скрыться, спутать следы, уничтожить улики, парировать удар, нанесенный следственной властью. <…>

И еще одно. Хоть и неспешно, но документы опубликованы. Тень на всю фракцию большевиков пала. Тем не менее она 18 (5) июля участвовала в решениях Исполнительного Комитета. Мало того, большинство Комитета пошло ей навстречу, приняло желательную ей резолюцию о предоставлении верховной власти не правительству, а Советам Депутатов. Большевики не замедлили объявить это резолюцию своей победой, не преминули объяснить, что она содержит именно то, чего она добивалась «манифестацией»  3-4 июля …

Mine припоминается ноябрь 1916 г. Тогда Штюрмеру публично и гласно бросили слово: «изменник». Лично я был в числе очень немногих, которые говорили в ту пору» против Штюрмера имеются лишь косвенные улики и на основании их нельзя обвинять человека (каково бы ни было наше мнение о нем) в государственной измене». Другие считали, что с Штюрмером нечего церемониться. Но одно было несомненно для всех: раз имеются подозрения и улики, хотя и очень косвенные, Штюрмер должен уйти. И он – даже Штюрмер! – не смел появиться в Думе и ушел.

Против «правдистов» улики серьезнее. Но, поскольку они оглашены, я не считал бы их достаточными для прямых обвинений против отдельных лиц. К сожалению, у «правдистов» есть и еще и отличие от Штюрмера: они не стесняются выступать и не считают нужным уйти. Они превзошли Штюрмера.

Можно представить, что сказали бы о четвертой Думе, если бы она, после огласки обвинений, работала с Штюрмером и принимала желательные Штюрмеру постановления. Можно представить, в частности, что сказали бы по поводу такого сочетания те же самые люди, которые ныне состоят членами Исполнительного Комитета. О четвертой Думе они сказали бы. Но почему они думают, что Исполнительный Комитет не подлежит тому же общему логическому и этическому закону?

Народное слово. – 1917. – 20 (7) июл. (№28).