Петрищев

Союз защиты Учредительного Собрания.

9-го декабря   *  состоялось соединенное собрание представителей 25 общественных и политических организаций. Председателем единогласно был избран известный публицист Петрищев. Один из организаторов этого совещания, директор мужской гимназии Вакулин, объявил собравшимся цели данного совещания. Предыдущее собрание состоялось из представителей 12-ти организаций и решение сплотиться для борьбы за Учредительное Собрание. Надо помнить, что надвигается гроза, которая может погубить все завоевания революции. Учредительному Собранию, являющемуся высшей победой русской революции, грозит опасность быть разогнанным. За сохранение Учредительного Собрания мы должны бороться всеми имеющимися в нашем распоряжении средствами, а чтобы наш протест против узурпаторов большевиков был внушителен, нам нужно организовать все и вся для отстаивания нашего святая святых, нашего Учредительного Собрания. В этой борьбе должны объединиться все, кто стоит за Учредительное Собрание, от правых до левых партий. Представитель партии с.-р. Захаревич и с.-д. (объединенной) Гутен, выступают с заявлением, что они сюда явились только за информационной целью, ибо партиям не было ничего известно о существовании «союза», а также и о целях, которые этим союзом преследуются. Не зная, каков партийный состав так называемого «Союза союзов», представители партий с.р. и с.д. просят предоставить им пока только совещательный голос. Представитель партии с.д. добавил, что безусловно сочувствует лозунгу сохранения Учред<ительного> Собр<ания>, ибо его партия больше всех проливала свою кровь, вела борьбу за лозунг Учред<ительного> Собрания.

Затем выступает  представитель союза поч<тово->телеграфных служащих и заявляет, что он присоединяется к заявлению представителей социалистический партий и добавляет, что в виду того, что здесь присутствуют представители группы домовладельцев, он, как представитель пролетарской организации, не может совместно с ними работать, хотя сочувствует цели, преследуемой этим «союзом союзов».

Предс<едатель> Петрищев предлагает принять к сведению заявление представителей Социалистических Партий и Поч<тово->телеграфных служащих, ибо иначе они не могли поступить, не зная целей, преследуемых «союзом союзов», председатель однако уверен, что, ознакомившись с деятельностью этого союза, они охотно присоединяются к нему, ибо идея защиты Учредительного Собрания дорога всем.

Вакулин удивляется, что как только собираются несколько представителей разных организаций, начинаются деления на партии, в то время, как требуется единении всех для защиты всем нам дорогой идеи народовластия. Только пользуясь нашей разъединенностью большевики посягают на все наши свободы, как на свободу печати и пр. В заключение он снова призывает объединиться вокруг лозунга «Вся власть Учред<ительному> Собранию», добавляя, что такие организации уже образовались во всех городах России.

Папенко говорит, что союзы объединились для защиты народовластии и ни каких других целей не преследуют и так как предст<авители> Соц<иалистических> партий сами высказались за необходимость защиты Учр<едительного> Собрания, то он думает, что напрасно они боятся попасть в нехорошую компанию. Он предлагает выбрать представителей, которые отправятся во все социальные и другие демократические и профессиональные организации, дабы рассеять недоверие к вновь нарождающейся организации.

Глотов заявляет, что он сам принадлежит к партии с.-р, члены которой погибали за идею народовластия, поэтому нам нужно соединяться со всеми, кто защищает эту идею, не смущаясь тем, к какой партии принадлежат эти люди.

Предст<авитель> кооперации Беляев говорит, что представители партии с.-р. всегда и всюду выступают с порицаниями по адресу большевиков, но как только доходит до дела, т. е. когда становится необходимым сплотиться, чтобы дать узурпаторам дружный отпор, они боятся, как бы соединение с другими партиями не наложило на них пятно. А большевики, пользуясь нашей неорганизованностью, попирают все завоеванные нами свободы, не хуже царских опричников.

Петрищев согласен с тем, что в эту организацию войдут представители разных течений, но это никому не мешает вести борьбу только теми средствами, какие они найдут для себя приемлемыми. Должен сказать, что за последнюю неделю, положение в России, настолько осложнилось, что нам грозит опасность, как извне, так и изнутри, и нам нужно немедля принять самые энергичные меры, дабы спасти, как страну, так и революцию от грозящей ей опасности. Единственным нашим спасителем является Учред<ительное> Собр<ание>, на которое налагают свою преступную руку большевики.

Петрищев предлагает посредством печати, агитации, устройства курсов для агитаторов идти в массы и призывать их к защите Учред<ительного> Собрания.

Вообще, нужно найти практические меры для борьбы со страшной опасностью, и мы должны прежде всего оставить споры, ибо это приведет нас только к гибели.

Гутин, возражая всем выступавшим ораторам, говорит, что все говорят об объединении, и забывают, что делали представители всех буржуазных партий, как и к.-д. и интеллигентных тружеников, в сущности тех же пролетариев, когда во главе движения стояли с.-д. меньшевики и с-ры; последние изнемогали в неравной борьбе с тем стихийным движением в массах, которое создавали с одной стороны война, а с другой большевистская агитация, а те саботировали, они только брюзжали, и яростно требовали войны до победного конца, не желая считаться с тем, что народ измучен этой войной, и что, если мы не прекратим эту проклятую бойню, то война, по выражению Церетели, съест революцию. С каким багажом вы пойдете агитировать в массы? Вы должны идти в массы, рабочих и крестьян, и в особенности солдат и вы им скажете, что Учредительное Собр<ание> — хорошая вещь! Но этого мало, им нужно сказать, что Учр<едительное>  Собр<ание> должно закончить войну, дать крестьянам землю, а рабочим 8 ч. рабочий день и социальное страхование, я думаю, что большинство из вас этого не скажет, и единственная причина, почему вы отстаиваете Учр<едительное> Собр<ание> – это ненависть к большевикам. Поэтому я сомневаюсь, сможете ли вы построить прочный фундамент народовластию.

Глотов предлагает изыскать средства для союза путем обложения организаций, входящих в состав союза союзов и поручить выбранному Исполнительному Ком<итету> принять самые энергичные меры, дабы сплотить всех для борьбы с захватчиками.

Утевский, предст<авитель> сионистов говорит, что средства должны дать организации, входящие в союз защ<иты> Учр<едительного> Собрания. Возражая предст<авитель> С.-Д., он говорит, что лозунга народовластия уже достаточно, чтобы привлечь на нашу сторону народ.

Пред<ставитель> партии с.-р. останавливает внимание собрание на то, что один из ораторов упомянул, что красногвардейцы захватили женскую гимназию, и устроили там казарму и предлагает выразить протест против этого факта, говоря, что мы не должны терпеть, чтобы эти авантюристы и захватчики надругались над нашими детьми. В заключение он предлагает принять все возможные меры, дабы выдворить красногвардейцев из здания женской гимназии.

Председатель предлагает не отклоняться от центрального вопроса рассмотреть устав союза. После долгих прений решили прочесть устав и приступить к выбору Испол<нительного> комитета.

Сердбольский читает устав, состоящий из 17 пунктов и, замечая, что устав не разработан, предлагает не утверждать его, а только принять за основу, и в дальнейшем детализировать его, с чем собрание соглашается. Приступают к выбору членов Исполнит<ельного> Ком<итета>, предлагаются 5 членов и 3 кандидата. При выборе, все отказываются, мотивируя тем, что очень заняты. Выбранными, наконец, оказались: Вакулин, Смирнов, Зотов, Сисецкий, Средбольский, Шевалевский, Пененко, Петрищев. Собрание закончилось овациями уважаемому председателю.

Дело социал-демократа. – 1917. – 28 (15) дек. (№118)

Еретические мысли о чужих словах.

Читаю в газетах:

… 13 июля   * , в сознании важности момента, многие члены Временного Правительства заявили, что они представляют свои портфели в распоряжение А. Ф. Керенского, дабы можно было из распределить»…

Пытаюсь перевести этот политический факт на язык государственного права. Но у меня не выходит сколько-нибудь точного и удовлетворительного перевода. Путаются как-то понятия. С одной стороны, выходит так, что А. Ф. Керенский – премьер-министр, глава ответственной исполнительной власти, с другой ему как будто вручаются тоже ответственные, но не исполнительные функции президента не кабинета министров, а республики.

Я понимаю, что политические факты революционных времен вообще трудно переводимы на язык государственного права. Но все-таки по поводу данного нового политического факта мне представляется не лишнем изложить некоторые свои еретические мысли.

Впрочем, они не только мои. Вернее, это мысли маленького случайного кружка знакомых, совместно обсуждавшего события – 27 февраля – 3 марта.  * . Дело происходило в Москве. Маленький кружок, к которому по капризу жизни и мне пришлось иметь некоторое касательство, состоял главным образом из юристов. И, быть может, поэтому его интересовало не только политическое значение событий, но и юридическое построение новых форм.

Мы говорили тогда в Москве:

— Николая заставили отречься, — это хорошо. За Алексея подписано отречение, — великолепно. Михаил отказался, — превосходно. Но кто же будет местоблюстителем верховных прав народа в период между государственным переворотом и открытием Учредительного Собрания?

На несколько часов преобладало мнение, что там, в Петербурге, будет поступлено так же, как 5-6 лет назад поступлено было в Лиссабоне: не предрешая вопроса о будущей форме правления, не связывая воли Учредительного Собрания, «поставят президента». Но это мнение держалось, повторяю, недолго. Быстро выяснилось, что президента не будет. Тогда стали судить, — кто же все-таки станет полномочным правителем верховной власти народа? Кой-кто заикнулся, было, о временном комитете Государственной Думы. Но неспособность этой организации занять столь исключительное место было очевидна. Кто-то высказал, — что можно передать распоряжение верховною властью Временному Правительству. Но юристы быстро доказали, что функция правительственная (исполнительная и подотчетная) и функция суверенная настолько различны, что если их формально сочетать, то в процессе жизни они все-таки разложатся и будут разъединены.

Со свойственной мне склонностью к еретичеству, я внес было несколько юмористические ноты в серьезное обсуждение вопроса, — рассказал известный анекдот о двух дядьках, которые, возвращаясь в страстную пятницу из церкви по домам горестно рассуждали:

— Бога мы теперь, куме, похоронили, воскреснет Он только послезавтра, а до тех пор, до воскресенья-то кто у нас боговать будет?..

За эту ересь мне досталось от юристов. Они стали говорить, что к вопросу об юридическом лице, охраняющем права народа, легко, а тем паче иронически относиться нельзя. Если юридическое лицо не определено, то и самые верховные права народа окажутся «ничьей вещью» и к ним станут относиться так же, как к имуществу, которое никому не принадлежит, или владелец которого неизвестен…

Разговоры эти были в начале марта. Вскоре наша случайная московская компания растаяла: от одни жизнь потребовала экстренного переезда в Петербург, другие понадобились в провинции, на третьих просто повалилось столько работы, что стало не до разговоров. Вопрос об юридическом лице, обязанном охранять суверенные права народа не решен нами. Не решен он и Россией. Но скоро после московских разговоров к этой «ничьей вещи» с разных сторон стали протягиваться руки.

Потянулись руки из Финляндии. Потянулись руки из Киева. Потянулись руки из Советов Рабочих и Солдатских депутатов. Потянулись руки из особняка Кшесинской, из дачи Дурново… За выходом из Временного Правительства А. И. Гучкова и П. Н. Милюкова пришлось экстренно распределить верховные права, чтобы организовать коалиционный кабинет. Распределяя их между петроградским Советом рабочих и солдатских депутатов с одной стороны и центральным комитетом кадетской партии, с другой, об организации «делегировали» министров. Коалиционный кабинет возник. Но опять тянулись руки к «ничьей вещи». И опять не выходило власти и не было порядка. <…>

Я далек от намерения считать свои выводы о данных настроениях некоторой части обывателей бесспорною истиной. При том же мои выводы и для меня самого далеко не окончательны. Они основаны лишь на беглых и случайных впечатлениях и наблюдениях. Поскольку я могу судить по этим впечатлениям, мне кажется, происходит следующее:

— Люди ученые в самом начале видели в настроении временного революционного порядка юридический пробел и заранее говорили, что этот пробел приведет к осложнениям и неладностям. Люди ученые предвидели теоретически. Люди простые судят на основании опыта и фактов. Они видят тот же в сущности пробел. Но за скудостью своего языка, они называют замененное неподходящим словом.

Народное слово. – 1917. – 28 (15) июл. (№35).

К.-д. недоумения.

Я очень хочу понять П. Н. Милюкова в хорошем для него смысле. Но, признаюсь, эта задача оказывается из нелегких.

На последнем заседании петербургской центральной городской думы он говорил:

— Мы считаем глубоко неправильным, что в такой исключительно грузный момент, который сейчас переживает страна, одна часть населения, при том совершенно неправильно и неполно представления, взяла на себя столь ответственную миссию, как делегировать права диктатуры представителям власти.

По существу, если хотите, тут спор невозможнее. Если представлять себе дело так, что комитеты рабочей, солдатской и крестьянской организаций облекли себя правами верховной власти и, как верховная власть, предоставляли диктаторские полномочия Временному Правительству, то, разумеется, такое положение надо признать глубоко неправильным, неприемлемым и опасным. Неправильным и опасным уже потому, что комитеты (раз уж они считают себя носителями суверенных прав народа), предоставив нынче Временному Правительству диктаторские полномочия, завтра могут отнять их… Если модно, повторяю, представлять дело так, то П. Н. Милюков вполне прав. Но можно ли так представлять?

Не спорю, отдельные слова, отдельные фразы, если их оторвать от реально обстановки и взвешивать независимо от нее, дают основание представлять дело так, как говорит П. Н. Милюков. И, без сомнения слова фразы в политике отнюдь не пустяк. <…>

Реальная же обстановка такова: Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов в запросе о захвате верховной власти суверенных прав народа шел, к несчастью для себя, к несчастью для России, к несчастью для революции, за большевиками. Теперь как раз в этом основном вопросе он резко отмежевывается от большевизма и признает Временное Правительство, впредь до Учредительного Собрания, бесспорным носителем верховной власти, суверенных прав народа. Вот реальность. При ней заметны некоторые остатки прежней фразеологии, которую диктовал большевизм. Пусть не вовсе невинны эти остатки. Но зачем же спорить о них, о словах, совершенно игнорируя реальный смысл понятия?

П. Н. Милюков дает некоторые пояснения по этому поводу. Он указывает, что резолюцией объединенного заседания Исполнительных Комитетов, введено немаловажное условие:

«Правительство, — говорит он, — обязуется в лице одной своей части, а именно министров социалистов, представлять два раза в неделю отчеты этим учреждениям. Этим самым как бы указывается на то, что остальная часть нынешнего министерства, т. е. министры не социалисты, не обязуются ответственностью. И, однако, акт, совершенный органами, касается не половины министерства, а всего министерства. Все министерство получило «неограниченные полномочия».

Мне неприятно это сказать, но боюсь, что П. Н. Милюков не понял самого главного и перепутал факты. Может быть, он припомнит, что министры-социалисты и в первое «кадетское», и во второе коалиционное Временное Правительство делегированы Советом. И как делегаты, они обязаны отчитываться пред организацией уполномочившей их, и могут быть так же отозваны ею, как отозвал центральный комитет к.-д. партии своих делегатов.

Спор все время шел о том, ответственно пред Советом все правительство. Такая ответственность и означала бы, что Советам принадлежит верховная власть. Теперь спорный вопрос решен достаточно определенно. Правительство, как таковое, перед Советами признается неответственным. Отчет должны давать лишь делегаты. Министры не социалисты Советами не делегированы. А потому и не подлежат отчетности перед исполнительными органами Советов. Однако, за министрами не социалистами признается такая же полнота власти, как и за министрами социалистами. Это и значит, что Советы отказались от большевистских подстрекательств к захвату власти. В этом и суть той реальности, которая позволяет терпимо отнестись к остаткам старых слов и не вести по поводу них споров. <…>

Народное слово. – 1917. – 25 (12) июл. (№32).

Под звуки выстрелов.

Под звуки выстрелов на улицах трудно отыскивать причины. Но даже в этих чрезвычайных условиях необходимо вспомнить о некоторых фактах.

С чего началось? Военный министр по государственным соображениям, основательность которых очевидна, распорядился временно прекратить отпуски солдат. Неизвестно, кто приобрел якобы «революционное» правило, чтобы приказы государственной власти утверждались теми, кто обязан по долгу службы исполнить их. Прежде говорили: «власть исполнительная да подчинится власти законодательной». Теперь требуют, чтобы верховная власть Временного Правительства подчинялась усмотрению каждого солдата, желающего улизнуть со службы. Это требование называют почему-то революционным. Но гораздо резоннее было бы относить его к разряду провокационных.

На основании этого-то «правила» солдатская секция Совета Рабочих и Солдатских депутатов принялась обсуждать, — утверждать ли ей приказ военного министра о временно приостановке отпусков или не утверждать. Иными словами, — заинтересованная сторона оказалась не только судьею в собственном деле, но и властью, более высокой, чем власть Временного Правительства. Более высокой, но гораздо менее осведомленной и уже поэтому неспособной судить, — почему решено прекратить отпуски. Впрочем, не только поэтому оно неспособно судить. Но все входящие в солдатскую секцию достаточно грамотны, чтобы понимать значение тех реальностей, которые вынудили распорядиться о прекращении отпусков. Нельзя поручиться даже, что всем понятны слова: «государственные соображения».

Все-таки большинство солдатской секции согласилось «утвердить» приказ военного министра. Руководимое большевиками меньшинство удалилось с бранью и угрозами. А заем началось исполнение угроз. Те воинские части, где большевизм, особенно угнездился, зашумели. В «Солдатском слове» находим сведения, например, о митинге батальонного комитета Гренадерского полка. Прямо о приостановке отпусков здесь не говорили вслух. Но возник более общий – связанный с отпусками вопрос: как смела русская армия перейти в наступление, не испросив согласия и разрешения у гренадер, пришедших на митинг. Нашумевший за последние недели прапорщик Крыленко предлагал митингу «осудить», во-первых, «наступление», во-вторых, и главным образом, Керенского, как организатора наступления»…

Но просто «осудить» мало. Агитаторы большевиков давно уже не скрывают своего намерения вывести вооруженных людей на улицу. Но в подданстве у большевиков находится лишь часть петроградского гарнизона. Другая и большая часть против них. Но эта другая часть за последние дни отправляла ряд маршевых колонн на фронт. А число желающих окопаться в тылу, по крайней мере, не уменьшилось. Соотношение сил изменилось в пользу большевиков. Сверх того, они воспользовались моментом «утверждения» приказа военного министра солдатскою секцией С. Р. и С. Д. И желательное им выступление на улицу стало более возможным.

Оставалось и еще одно препятствие. Солдатская секция большинством отвергла все-таки домогательства ленинцев. Но кроме солдатской, есть рабочая секция. В ней ленинцы сильнее. В ней они провели свое решение Рабочая секция избрала большевистский комитет пятнадцати. И этот комитет якобы от имени всего петроградского пролетариата уполномочен секцией действовать на ряду с Центральным комитетом Советов Рабочих и Солдатских Депутатов и наряду с Временным Правительством. Появилось таким образом три власти, на которых каждая действует независимо от прочих. Во главе одной из трех властей рабочая секция поставила: Каменева, Зиновьева и Троцкого…

Подготовительные действия закончились.

И в роковую минуту сражений на фронте на улицах Петрограда началась «гражданская война», – та самая, в которой запломбированный Ленин призывал на с первых дней своего приезда через Германию… Он выполнил свою задачу.

Народное слово. – 1917. – 18 (5) июл. (№26).

Вне времени и пространства.

Обучение всеобщее, обязательное, бесплатное на всех ступенях… «В изменение подлежащих указаний» декретом Правительства, только что опубликованным, постановлено: 1) ограничения относительно школьных библиотек, отменить, 2) правило, допускающее в школу лишь одобренные центральными ведомствами учебники и учебные руководства, отменить, 3) постановления об обязательстве педагогических комитетов представлять свои заключения о выборе книг, учебных руководств и пособий на утверждение высшего начальства отменить…

Отрадно, хорошо. Есть однако и некоторые сомнения. Прежде всего – учтены ли разными комиссиями, комитетами и совещаниями при министерстве народного просвещения, а равно и самим министерством некоторые погрешности школьного быта.

Первая из них – чрезмерное обременение родительского бюджета учебниками. До сих пор частенько бывало так: в августе педагогический совет указывает ученикам, какие приобретать учебники; в сентябре преподаватели говорят: нет, — эти книжки не годятся, покупайте новые; к ноябрю или декабрю предъявляются новые требования о перемене учебников; в январе или феврале – опять перемена…

Перемены порою обуславливались бескорыстным капризом учителей, не всегда знающих тот предмет, который они преподают, не всегда знающих учебную литературу по этому предмету и не считающих долгом предварительно в начале года проработать программу того, что они обязаны и намерены преподавать… Попался на глаза учебник. Он просмотрел кое-как, наскоро. А когда началось обучение по нем, тогда преподаватель видит и то неладно, и другое нехорошо. Бросьте Малинина – покупайте «четырех разбойников», просмотренных тоже бегло и наскоро. А через месяц оказывается, что и «четырех разбойников» лучше бросить, — покупайте Киселева… Годы должны пройти, прежде чем иной легковесный преподаватель обучится своему предмету и найдет учебники по своему вкусу…

Бывало и хуже… Случались преподаватели, не стесняющиеся входить в сделку с книгопродавцами и получающие от каждой перемены учебников комиссионный процент.

Эти грехи не составляли секрета для чинов центрального ведомства. Писались запреты, издавались циркуляры, наблюдали ревизоры. Но запреты, циркуляры и ревизоры были бессильны пресечь это. Теперь они вовсе отменены. Это очень легко. Для этого достаточно вместо одних циркуляров и постановлений написать другие, — стереть с бумаги «запрещении» и начертать «разрешается». Труднее перевоспитать нравы.

Есть и еще погрешность школьного быта: чрезвычайно высокий процент учителей, слабо подготовленных и уже поэтому склонных действовать подобно анекдотическому гимназисту-третьекласснику, исправлявшему по собственному вдохновению астрономические карты. Целые томы можно бы заполнить анекдотами открытия педагогов в области истории, этнологии, психологии, гигиены, географии, физики и всяких других наук, не исключая математики… <…>

От ограничений, отменяемых только что опубликованным декретом, требовалось освободить народ. Но от них освобождают только преподавателей. А народу не дают гарантий, что его высшие интересы не будут нарушены. И есть достаточные основания бояться, что министерство народного просвещения идет не тем путем, какого требует жизнь. <…>

Народное слово. – 1917. – 11 июл. (28 июн.). (№21).

Предприятие, работающее на оборону.

Из вполне официальных мест прессе сообщено: редакция газеты «Правда» возбудила ходатайство о признании этой газеты предприятием, работающим на оборону. В ответ на это контора газеты «Правда» (№90, 24 июня)  *  заявляет: «никаких ходатайство об отсрочках с ссылками на работу по обороне мы не подавали»… А посему контора «Правды» считает возможным назвать сообщение «Очередной ложью»…

Не знаю, вполне ли понятно читателям «Правды» различие между редакцией и конторой. На заводах и среди солдат, где большевики усиленно распространяют этот листок, демагоги частенько подменяют одни понятия другими, и это во многих случаях помогает им достигать цели. Быть может, и в данном случае подмен понятие собьет кого-либо с толку. Но тем более надо «правдистам» напомнить: если говорят о действиях редакции, то и отвечать должна редакция. Дело же, требующее от нее ответа состоит в следующем:

Сейчас «Правда» печатается в неизвестной читателям типографии (название и адрес последней в газете не указывается). До этого же, так сказать, конспиративного периода она печаталась в правительственной типографии «Сельского Вестника». Сколько известно, еще до революции эта типография отнесена к числу предприятий, работающих на оборону. «Правда» пришла на готовое, захватила в свои руки государственное достояние «явочным порядком». И ни ее редакции, ни ее конторе не было нужды хлопотать об отсрочках по воинской повинности для наборщиков и служащих типографии. Отсрочки могли понадобиться главным образом для сотрудников редакции. <…>

По пути «правдистам» с дезертирами. Почему же им не идти рука об руку и с всеми вообще уклоняющимися от воинской повинности?

Позиция такая занята, что со всякой уголовщиной по дороге – не исключая фальшивомонетчиков и экспроприаторов.

И раз уж позиции такая, что занявшими ее и перемешанными с уголовщиною людям в сущности все равно, как к ним относится общественное мнение, критикой, мнениями, словами с ними ничего не поделаешь. И адресовать слова приходится в другие места, — и прежде всего в те, по милости которых претензия «Правды» до сих пор была скрыта от гласности. Уже хотя бы по одному эпизоду должны же ответственные люди понимать, с кем они имеют дело и до какой степени излишня деликатность в данном случае граничит с попустительством.

А. Петрищев.

Народное слово. – 1917. – 8 июл. (25 июн.). (№19). С. 2.

Конференция профессиональных союзов о 8-ми часовом рабочем дне.

На только что открывшейся всероссийской конференции профессиональных союзов в первую очередь поставлен вопрос о восьмичасовом рабочем дне. И сразу обнаружилось при этом два течения – отвлеченно-политическое и реально-деловое.

Сторонники отвлеченно-политической точки зрения не скрыли от конференции своих сомнений относительно возможности немедленно декретировать и повсеместно внести восьмичасовой рабочий день. Но – говорили они – «необходимо укрепить в сознании рабочего класса мысль о прочности завоевания 8-часового рабочего дня», а дабы укрепить ту мысль, надо, чтобы правительство немедленно избрало декрет об обязательности восьмичасового рабочего дня «во всех отраслях наемного труда без исключения» и «полном запрете сверхурочных работ».

Члены конференции, призывающие подойти к вопросу деловым образом, указывали, что и с чисто-политической точки зрения такой декрет опасен. «Товарищи, — говорил один из делегатов, — если ввести 8-часовой рабочий день в сельском хозяйстве да еще немедленно, крестьяне отделятся от нас, рабочих, против нас будет и армия». <…>

У восьмичасового рабочего дня много врагов. Их допущенная конференция постановка вопроса, без сомнения, порадует. А те, для кого этот лозунг интернационала действительно дорог, могут быть лишь огорчены.

А. Б. П.

Народное слово. – 1917. – 7 июл. (24 июн.). (№18). С. 1.

Бесцельное выступление.

Манифестация 18 июня не удалась. В ней было очень много знамен и мало людей. Было много знамен с крепкими, забористыми, большевистскими надписями. Пожалуй, они преобладали. Но это те помешало общему впечатлению ненужности, жалкости и скуки. И в толпе, стоявшей на тротуарах, естественно сложился вывод:

— Совсем не то, что в марте, когда были похороны жертв революции… Совсем не то, что 1 мая…

Некоторое объяснение, почему не то, давали толпе шныряющие в ней субъекты, лихорадочной наружности:

— Сегодня противоправительственная манифестация, — говорили они.— Сегодня день большевиков. Сегодня не допускаются умеренные знамена. Сегодня они— подлог. Умеренная правительственная манифестация будет после…

А потому «долой умеренные знамена»… Один такой субъект, при виде флага с надписью: «Да здравствует Временное Правительство», стал было кричать «долой». Это происходило возле Публичной библиотеки, как раз на повороте с Невского на Садовую. Но здесь «долой» успеха не имело… Кое-где однако, успех достигнут. Несколько знамен, с неприятными большевикам надписями было разорвано в центре города. На окраинах, быть может, этот маневр оказался более действительным. И, может быть, правы люди из толпы, говорившие:

—          Большевики не пустили умных людей, а сами моря не зажгли.

Быть может. Но, разумеется, не только поэтому, в манифестации 18 июня почти преобладали большевистские надписи. И не только поэтому манифестация ознаменовалась скорее провалом, чем успехом. Суть не столько в маневрах большевизма, сколько в отсутствии понятной и резонной цели. Вожаки призвали к манифестации. Вожаки организовали ее. Но для чего? Были брошены слова: для устрашения контрреволюции. Но где эта самая контрреволющя? В каком смысле ее понимать? Были брошены другие слова «долой Правительство», а если не все правительство, то «десять министров-капиталистов». Но даже имена этих десяти «капиталистов» были секретом. Тем более осталось неизвестным, за что собственно их долой. Были другие слова: поддержать правительство, выразить солидарность с советами р[абочих] и с[олдтатских] депутатов. Но чем вызвана необходимость, именно 18 июня, заявить о поддержке или выразить солидарность, — так и осталось необъясненным. Слова оказались противоречивыми И масса, которая могла бы участвовать в манифестации – предпочла остаться зрителем, либо просто отдохнуть, пользуясь воскресным днем, а не тащиться по жаре за 6-7 верст неизвестно для какой надобности.

Вожаки наготовили много знамен. Но людей, считающих нужным сознательно идти за этими знаменами, нашлось немного <…>

Народное слово. – 1917. – 3 июл. (20 июн.). (№14). С. 1.

Из впечатлений провинциала в Петрограде.

I.

«Вы увидите революционный Петроград… Напишите все-таки, каков он»… Так при моем отъезде говорили мне некоторые из провинциальных друзей. В Питере приходится слышать кое от кого иные речи:

— Гм… «Революционный Петроград»… Знаете, — прямо умилительна эта склонность провинциалов принимать метафоры за действительной…

В скептических улыбках, с какими это говорится, невольно читаешь: «революционный Петроград», — пустые слова на самом же деле революционного Петрограда нет, да, может быть, и не было его… есть что-то другое. Должен признаться, — таковы были и мое первые впечатления: не видно революционного Петрограда… В первые же часы приезда встречаюсь в группой знакомых питерских интеллигентных обывателей. Публика – сплошь левая. Полушутя-полусерьезно предлагаю:

— Ну, что ж, давайте поздравлять друг друга с свободою…

Уныло машут руками:

— Какая свобода… Мы теперь черносотенцы… По городовому и квартальному у нас душа тосковать стала…

— Что так?

— А то… С половины февраля и по сей день у нас ни одной минуты просвета не было. Ни одного часа радости.

— Но почему?

— Долго рассказывать… Поживите, сами увидите…

«Невскую столицу» я не видел во время революции. Но давно знаю. Теперь живу вот в ней уже неделю. По некоторым причинам дни проходят в больших хлопотах, в переездах из одного конца города в другой. Приходится сталкиваться с людьми весьма разнообразных слоев и весьма разнообразных настроений. И страшное дело, — не видно радости, не чувствуется веры в будущее. Первые два месяцы революции я провел частью в Москве, частью в провинции. Но ни в Москве, ни тем паче в провинции нет такого повального уныния, как в Петрограде, и нет такого скептицизма, как здесь. Почти не слышно на берегах Невы бодрых слов. Правда, громких и звонких слов говорится здесь много, пожалуй, даже слишком много. Издали они, быть может, способны казаться чем-то. Но вблизи совершенно ясно, что это — пение фальцетом. Под громкими и якобы революционными фразами чувствуется надлом, упадок, пожалуй, даже конфуз. Нет подъема. Нет пафоса. Но много тревоги. Много прямого уныния, нагота которого еле прикрыта словесными побрякушками. И становится понятно, почему Петроград больше всех других мест России кричит о контрреволюционной опасности: при подъеме настроения не страшен и сильный враг, при унынии и упадке даже заяц кажется опасным зверем…

Среди хлопот и суеты присматриваюсь, прислушиваюсь, — хочется проверить первые тягостные впечатления, хочется понять источник упадка и уныния. И прежде всего в качестве наблюдателя я должен сказать, что в Петрограде много не только громких слов, тут много хороших и стройных планов. Этот город не даром был и остается умственным центром. Не даром у него Волково кладбище. У тех, кто почиет там вечным сном, есть достойные ученики и преемники. Есть умы, способные взвешивать, рассчитывать, есть глаза, способные далеко видеть. И до революции они были здесь. Теперь их, пожалуй, больше, чем когда бы то ни было. Петербург затребует себе от России все общественно значительные силы. В этом смысле он за 2 ½ месяца уже солидно обобрал Москву, обобрал и провинцию. За время революции он много сделал, чтобы усилиться, как мозг России. Не мудрено, что в нем родятся хорошие планы. Но странно они воплощаются в жизни.

Спрашиваю, напр., что сделано для упорядочения продовольственного дела в городе. В виде ответа мне вручают «Положение о продовольственной организации Петрограда». Стройная продуманная схема. Во главе стоит центральный городской продовольственный комитет, организационно связанный с продовольственными учреждениями уезда и губернии. Он опирается на 12 районных продовольственных комитетов, избирающих районные управы. Районы делятся на 47 подрайонов с подрайонным комитетом и управою в каждом. Подрайоны разбиты на продовольственные кварталы, во главе которых стоят квартальные продовольственные комиссары. Наконец, «в каждом доме учреждаются домовые продовольственные комиссары, в помощь которым жители дома могут избирать домовые комиссии». Здесь трудно останавливаться на разных деталях общего плана. Но я готов отнестись к ним почти восторженно. Я склонен предложить, чтобы это «Положение» было напечатано в большом количестве и разослано по всем сколько-нибудь крупным городам России, как образец. Петроградцы насмешливо улыбаются:

— Полноте, как это образец… Гладко на бумаге, да забыли про овраги.

— Какие овраги?

— А такие… 47 подрайонных управ. Каждая управа из пяти человек. И каждому «товарищи» требуют жалованья 6.000 руб. в год. Всего, стало быть, около 1 ½ милл. рублей. Это только на содержание подрайонных управ. Да жалованье членам районных управ. Жалованье членам центральной продовольственной управы. Жалованье 400 или 500 квартальным комиссарам. А знаете, какие теперь жалованья? Кухарке «товарищи» требуют 110 руб. в месяц. Трамвайной кондукторше приходится около 5.000 руб. в год. Ну, значит, комиссару меньше 6.000 руб. никак нельзя. Да при каждой управе секретари, делопроизводителя, канцеляристы, барышни с машинками, сторожа, курьеры. И каждому носу 300 руб. в месяц, — более низких оплат труда «товарищи» признавать не желают… Сосчитайте, во что обойдется вся эта великолепная, как вы думаете, продовольственная организация… Мы уже прикидывали. Чтобы оправдать ее, надо приплачивать копеек по 10 за каждый фунт хлеба, копеек по 25 за фунт мяса, копеек по 50 на унт масла, копеек по 5 на фунт соли… Хуже всяких купцов и «мародеров тыла».

— Вольно ж вам назначать такие бешенные оклады…

— Мы тут не при чем… «Товарищи» назначают.

— Но ведь вы же избиратели?..

— Никакие мы избиратели… Вот вам, если угодно, маленькая цифровая справка. Возьмите хотя бы Адмиралтейский район. В нем круглым счетом 43.000 избирателей. Из них 23.000 – солдаты, 9.000 – кухарки, горничные, лакеи, дворники, швейцары, курьеры и прочие «услужающие люди». На долю всех остальных остается, значит, 11.000. Сообразите сами, какой процент из этих 11.000 принадлежит людям двадцатого числа. Прикиньте к ним биржевых маклеров, зайцев, мародеров, иную публику, которая издалека слеталась сюда на ловлю счастья и чинов… Много ль других-то граждан останется?

— Позвольте, — пусть обыватель питерский — особенный, налетный, без корней. Насчет питерской дворни, — кухарок, горничных, лакеев, швейцаров, — я с вами спорить не стану… Но, ведь…

— Не спорьте, перебивает собеседник. — Вы вот говорили про «революционный Петроград»… Нет его и не было. А хотите знать, что было? Извольте. Восстали лучшие люди, живущие в столице, чтобы свергнуть самодержавие ради спасения России. К ним присоединились солдаты, хорошие, почтенные люди из провинции. Вот это и есть революционный центр России. А собственно Петроград – статья особая. 200 лет он был столицей самодержавных царей. 200 лет здесь накоплялись их приспешники, мародеры, опричники, шакалы, Им все равно,  — Иван ли Кронштадтский, Григорий ли Распутин, революция ли, — лишь бы грабить. Этим вот уже третий месяц они и занимаются. Грабят государственную казну. Грабят городской сундук. Грабят всякими способами Россию… Одно слово – шакалы. И они – большинство, если не считать доброкачественного пришлого элемента, в роде тех же солдат. Создавайте самые лучшие, самые демократические планы, схемы, законы. Шакалы обращают их в свою пользу. Захватывают ответственные места и первым долгом назначают себе оклады… И какие оклады… 6.000 руб. теперь пустяки, плевок… посмотрите новые штаты городского отдела по топливу. 18 тысяч, 15 тыс., 12 тыс., 9 тыс… Посадили на ответственное место бывшего рабочего с лесопилки. Неграмотный. Своей фамилии писать не умеет. А жалованья себе требует 12 тысяч… Вот вам.

— Позвольте… Вы все о шакалах… Ведь есть же рабочие, есть солдаты…

— Гм… Рабочие… Знаете, — бывали случаи…  Пролезет шкал на теплое место. Назначит себе оклад… Доходит это до сведения рабочих. Поднимается возмущение: «на тачку», «вон», «долой»… Но шакала не смутишь… «Товарищи, вам это кажется странным, потому что до сих пор буржуи пили вашу кровь. Не одному мне должно идти генеральское жалованье. Требуйте и вы себе генеральских окладов». И это не на ветер говорится, не облыжно. Заграбастав себе куш из казенного или общественного сундука, шакалы кричат направо и налево: «Берите, товарищи, смело берите, не стесняйтесь, больше берите, а работайте поменьше, не давайте буржуям жилы из вас вытягивать». Вот таким манером и довели оклады до трамвайных кондукторш почти до 350 руб. в месяц, не считая прибавок за выслугу, пособий на обучение детей и бесплатную врачебную помощь. Идет сплошной подкуп масс подачками, надбавками и поблажками. Посмотрите, что делается с городским управлением. Никакой муниципальной программы не может быть. Забыто даже народное образование. 80-ти миллионного городского бюджета не хватило на новые оклады. Прибавками и подачками расходная смета уже поднята до 172 миллионов. Таких денег у города нет. А каждый день приносит новые подачки, новые надбавки… И не в одну рабочую среду пускается разврат… Вы о солдатах упомянули… Они поднялись, чтобы ради спасения родины свергнуть самодержавие. Потом их кто-то испугал криком: «Товарищи, свобода погибнет, если вы уйдете на фронт». Они искусственно задержаны здесь. И получилось психологически тягостное состояние. Живи в чужом месте, вдали от семей, без определенной надобности. Выход как будто найден. Наиболее патриотические люди добровольно отправляются на фронт. Но это лишь значит, что происходит отбор: наименее патриотические люди остаются, и их процентное отношение к общей массе растет. А для них, желающих отсидеться в тылу и не попасть на фронт, самый приятный разговор: «Товарищи, требуйте немедленного мира, долой войну, воевать желают только буржуи»… Шакалы, когда это выгодно, умеют кричать: «Гром победы раздавайся!»… Но они умеют и моментально менять пластинки на своем граммофоне. Это — та же подачка, тот же разврат, тот же метод организации сил для разгрома отечества… Что? Вы говорите об идейном пацифизме? Знаете, — в Германии есть очень идейные патриоты-социалисты. Идейность и социализм нисколько не мешают им быть лишь орудием замыслов Вильгельма. Наши идейные пацифисты льют воду на мельницу шакалов. В Германии это делается, быть может, поневоле, а у нас более по глупости. В том только и разница.

… Присматриваюсь, прислушиваюсь к этим и подобным отзывам петроградцев. И невольно припоминаются давние тяжелые мысли об одной черте в характере наших борцов за свободу. Воистину борцы, воистину герои. Даже в тюремных склепах, во мраке подземелий они умели гордо бороться с власть имущими угнетателями. Но оказывались беспомощными и растерзанными при столкновениях с обыкновенными тюремными Иванами. Когда-то я много думал об этом противоречии. И повторяю, невеселые были мысли. А теперь жизнь заставляет вернуться к ним. Нет угнетателей. Свергнуты угнетатели. Но на сцену вышла порода, близкая к тюремным Иванам. И хорошие идейные люди не умеют дать отпор. Тревожно, но бессильно смотрят, как Иваны овладевают положением, как ширится разврат и ползет из Питера по России.

Русские ведомости. — 1917. — 5 июн. (23 май) (№114). С. 1.

На путях наглядного обучения.

Командированный екатринославским губернским исполнительным комитетом по деревням в качестве делегата от совета солдатских депутатов подпоручик Дыбенко в своем отчете о поездке отмечают «характерную», по его словам, особенность крестьянских митингов:

«Пока дело касается вопросов общего характера, крестьяне сдержанны, спокойны, внимательно слуша[ю]т, но, как только оратор коснется вопроса местного, спокойствие и выдержка моментально исчезают, начинаются возбужденные возгласы, выкрики, переходящие затем в сплошной гам и гул, остановить которые бывает трудно». <…>

Деревня понимала несправедливость, видела ее, больно чувствовала. И теперь деревенское раздражение падает не только на «ценовников», которые проводили корыстную политику, но и на земских служащих, которые исполняли решенное земскими собраниями и предписанное земскими управами. Как это ни тяжело, но надо признать, что между крестьянством и очень значительной частью земского третьего элемента сейчас стоит стена. Пусть не очень высокая и прочная. Пусть сложена она по преимуществу из недоразумений. Но стена из недоразумений – все-таки стена.

И она отделяет от крестьян не только земских служащих, но и значительную часть всякой вообще близкой к крестьянам осевшей в деревнях интеллигенции. Тот же делегат Екатеринославского совета солдатских депутатов подпоручик Дыбенко так передает свои разговоры в сельской интеллигенцией. Она убедительно просила «почаще присылать» пропагандистов из Екатеринослава.

«Я удивился, — пишет г. Дыбенко, — Говорил им: «Господа, ведь вы же здесь постоянно живете. Это ваше дело просвещать сограждан. Организуйте чтения, лекции. Раньше вам не разрешали этого, теперь вы свободны». — «Совершенно верно, — отвечали, — но крестьяне нам не доверяют. Вам, приезжему из губернии, они верят, а нам нет»… <…>

В ином положении более героическая часть сельской интеллигенции, которая не «ладила», за это страдала и все-таки сумела иметь оседлость в деревне. Беру для пояснения сведения из с. Свищевки Чембарского уезда. Среди местной интеллигенции есть человек, прошлое которого характеризуется так: «по политическим делам преследовался, дети все были арестованы, некоторые сосланы, сын умер в ссылке». Это деятель, прошедший суровую школу, наученный жизнью считаться с реальными обстоятельствами, в первое время переворота сплотил крестьян, стал во главе волости, организовал охрану, убедил не допускать эксцессов, сообразоваться с распоряжениями уездного исполнительного комитета… И все было спокойно. Но спокойствие оказалось не на вполне прочном фундаменте. В деревню нахлынули олухи и сведения, что в разных местах люди устраиваются, — работу свою уменьшают, «жалованье» увеличивают, что-то делать на-шаран. «А нам что?» — «Нам ничего.» — «Нам какие льготы?» — «Никаких». Поднимается подозрение, что виноват старый, испытанный и много пострадавший деятель, — дает плохие советы, тайно держит барскую руку, изменяет крестьянскому делу. Старого деятеля назвали «буржуем», «приверженцем прежнего режима», сместили. Выдвинулись новые люди, — частью приезжие, частью местные. Среди них оказались два человека, которые уже давно «признаны по судебно-медицинском исследовании психически расстроенными». На месте смещенного старого деятеля явился новый избранник. Но за короткое время от такого натворил, что его также поспешили сместить… И среди крестьян возникает тенденция вообще отстранять от себя интеллигенцию; они перестают оповещать ее о собраниях, самые собрания назначаются в такие дни и часы, когда «медицинский персонал больницы занят амбулаторным приемом, почтовые чиновники на службе, у земского агента – обязательный прием клиентов»… <…>

Русские ведомости. – 1917. – 20 (7) май. №102. С. 3-4