Василий Розанов
Василий Розанов
Сегодня дождь, снег — и на Невском у продавцов какие-то желтые цветы (жасмины?) и- ландыши!! Откуда что? И прохожие тоже- с этими желтыми цветами и с ландышами в руках — идут, улыбаются. Чего? — «Висят» по-прежнему на трамваях (сегодня — удивительное зрелище: один ухватился руками за медные ручки вагона, а ногами «В обхват» обнял «по ниже» висящего, но который уже висел на ногах и руках); и вот прежде «кляли судьбу» такие «висящие», а теперь никого не клянут и едут благословенно. Потому сужу «благословенно», что лица в смехе и улыбке. Все торопятся, спешат. В воскресенье, в ясный теплый день, я вышел «до Эртелева переулка» поспать на каком-то заседании: и остановился на углу Кирочной: «заворачивали» павловцы (Павловское военное училище) к Г. Думе. И вот я в самой грязи (оттепель) остановился, совсем завороженный красотой юношей от 17 до 21-23 лет. Мимо, прямо перед глазами (стоял близко) идут по 8 или 10 в ряд, — что-то острое и смелое в глазах, и вместе вот это нежное и благородное чудного возраста, а шинели суровые, серые, солдатские; и идут. и идут- и где же кончатся эти ряды? Несли и знамена красные, и какие-то широченные красные же плакаты, с надписями: «Доверие Временному Правительству», «Солдаты- в окопы, рабочие- к станкам» и проч., и проч. Были надписи и бурные. И все эти красные флаги, которые были «в побиению> такими жалкими и некрасивыми, теперь «в торжестве» до того великолепны, особенно же плакаты, пронизаиные чуть-чуть начавшим склоняться к вечеру солнцем. В самом деле, «красный цвет», красная материя «сквозь солнце», пожалуй, красивейшая в мире. Тут только нужно выбрать оттенок, -немного в «пурпуровый»- без грубости и жесткости. В воскресенье, может быть от солнца, так и было …
Какие лица, какие лица … Они шли все тоже веселые («манифестация» или «идем представляться»). Но мне все равно отчего: этот талант и душа, змеившисся в чуть поднятой верхней губе улыбающегося рта, -заставляли биться сердце, и я не по кидал грязи, среди которой стоял.
«Все хорошо сегодня, в этот прекрасный воскресный день».
А если «сегодня» хорошо, то не хорошо ли и вообще? Я задумался об истории. История всегда была моею консервативною задержкою. «Позволь, ты должен трудиться для истории», «Ты живешь в истории и должен работать только для нее». Это я твердил себе с университета, с времен Ключевского и Герье. «А у Ключевского что сказано?» «А Герье что говорит?» И вот в этот прекрасный весенний день у меня мелькнуло:
-Что такое за давление истории? Не всякий ли день равен всякому дню? История есть счет дней: и если так, то отчего всякий решительный день, вот сегодняшний мой и наш день, должен уступить какому бы то ни было другому дню?
Тут сейчас,- так как я богослов,- мелькнуло и Христово слово: «Довлеет дневи злоба его». То указанное Христом преобладание сегодняшнего над вечным. Но именно – только мелькнуло. Меня всю жизнь до того давила история, что философия развивалась самостоятельно от Евангелия. Я думал:
«Мы слишком много соображаем, а нужно жить непосредственнее. Не нужно столько теорий. Теория -это всегда мука и путаница. Из теории не вытащишь ногу и право — не там светит солнце. Разве нет истины прямо в глазе нашем, в слухе нашем, в сегодняшнем нерве нашем, а не в тех остатках «исторических нервов», которые мы носим в себе, как мочалку, всю почерневшую, всю злобную, полную отмщений не за наши времена и не за наших людей. Поменьше истории, и жить будет радостней».
Правда, мелькнула и задержка: «Нет, день Рождества Христова,- тот, что был 1917 лет тому назад,- был не похож на прочие дни». Но теперь меня не задерживали и «задержки»: общий поток «ниспровергающих историю» мыслей был слишком силен, он был слишком вымучен всею жизнью, донельзя перегруженною историческими воспоминаниями и ответственностями.
— Ну их, ответственности. Замучился с ними. <…>