Я находился в зале Таврического дворца, когда туда привели арестованного министра юстиции Щегловитова. Беднягу привели в том виде, в каком застали при аресте, то есть в сюртуке, без пальто и шубы. И провезли так по улицам в изрядный мороз. Щегловитов от холода, а может быть и от волнения, был красен. Сконфуженный и похожий на затравленного зверя, огромный, он сел на предложенный ему стул. Кто-то дал ему папиросу, которую он закурил. Толпа с любопытством на него глазела. Зрелище несомненно было очень любопытное. Вдруг раздались голоса: «Родзянко, Родзянко идет». Председатель Государственной Думы действительно прибыл и приветливо обратился к Щегловитову, назвав его «Иваном Григорьевичем». Однако руки ему не подал. Он обнял его за талию и сказал: «Пройдемте ко мне в кабинет». Но арестовавшие Щегловитова солдаты, а может быть и матросы, и частные лица запротестовали. Они-де не имеют права его отпускать без приказа Керенского. В это время раздались крики: «Керенский, Керенский идет». Удивительный контраст представляли собой встретившиеся Щегловитов и Керенский. Первый – высокий, плотный, седой и красный, а второй – видом совершенно юноша, тоненький, безусый и бледный. Керенский подошел и сказал Щегловитову, что он арестован революционной властью. Впервые было тогда сказано это слово, сказано, что существует революционная власть и что приходится с этой властью считаться и даже ей подчиниться. Это было в первые дни революции. Кажется, 27 февраля . Щегловитова увели в павильон Таврического дворца, куда в скором времени стали помещать и других арестованных.