Василий Кравков
Василий Кравков
Голубой день; рано утром уж залетали над Подгайцами немецкие хищники. Глубоко запали на сердце мое грустные мотивы чехословацкой песни; как живыми представляются мне и теперь одухотворенные, сосредоточенно-вдумчивые, повитые печалью лица этих воинов.
Все суетятся и мечутся; летят телеграммы одна за другой по подготовке предстоящих боев, а в то же время и по санитарной части — относительно предназначенных целых тысячей всяких съездов то в Москве, то в Киеве, то в Петрограде и др. городах — и венерологов, и хирургов, и психиатров и проч. специалистов, куда приглашаются сии последние пожаловать с фронта! Это мне представляется какой-то грандиозной картиной «танца дураков»… Я внешне невозмутимо спокоен, и в движениях своих не обнаруживаю ни малейшей импульсивности, ухищряясь найти себе определенное время и для дела, и для чтения газет, и для сна, и для отдыха.
Тяжелейшая теперь задача для благородных вождей революции — регулировать ее и утверждать дисциплину в свободе. Скорее бы удалось составить
Учредительное собрание, ч[то] б[ы] водворить на Руси определенную государственность, вырвавши ее из теперешней бури, в к[ото] рой она мечется без руля. В настоящей же продолжающейся атмосфере поверженных во прах почти всех элементарных норм государствен[ного] порядка и основных законов общественно-правовой логики, в атмосфере безудержного насилия и самоуправства при полном отсутствии гарантий неприкосновенности личности, жизни, жилища, имущества, при универсально культивируемом непротивлении злу разбойной реализации лозунгов свободы, творимому беззастенчивыми, подлыми демагогами большевизма — если такие условия протянутся на долгое время и впредь, наша народная масса, боюсь я, как бы не перевоспиталась окончательно в полном отрицании над собой всякой высшей власти и самоосвобождении себя от всяких норм закона и права — вообще совсем не испоганилась бы и не развратилась, безвозвратно потерявши бога совести и здравого смысла. <…>