Петроград

На Северный областной съезд съехались представители армий, флота, Финляндии, латышских стрелков и 23 Советов. Всего делегатов на съезд прибыло 150. Среди них не было русской «демократии», этих лжесоциалистов. Здесь были те, кто был с массой, кто знал настойчивые требования фронта и тыла — рабочих, солдат и матросов. Представители армии на этом съезде заявили:

— Армия не может дольше ждать; она разута, раздета и голодна. Надвигается зима. Солдаты изверились в лживых фразах Временного правительства и лжедемократии. Солдаты требуют мира. Спасение революции — захват власти Советами и предложение немедленного перемирия на всех фронтах.

Представитель 40 000 латышских стрелков заявил:

— Наши силы и боевая мощь — в распоряжении съезда, но не Временного правительства, которое в течение семи месяцев обманывало армию и рабочих.

От имени Балтийского флота я заявляю:

— Спасти Балтийский флот, революционный Петроград и революцию может только Советское правительство, которое предложит мир всем народам. Флот категорически отказался выполнять какие бы то ни было приказы Временного правительства. Он выполнит приказы комиссаров Советов и Советского правительства. Все силы и средства Балтийского флота — в распоряжении съезда. В любой момент флот по вашему зову готов к выступлению. Промедление в деле захвата власти и передачи ее в руки Советов грозит волнениями на кораблях.

Северный областной съезд, с одной стороны, сделал смотр вооруженным и организованным силам Советов, услышав истинный голос армии, флота и рабочих, а с другой — явился съездом, выделившим генеральный военный штаб для подготовки и руководства боями против контрреволюции.

Избранный съездом Северный областной комитет из 17 человек, в том числе 11 большевиков и 6 левых эсеров, во главе с Антоновым-Овсеенко и Крыленко явился тем штабом, который руководил баррикадными боями в дни Великого Октября. В состав областного комитета от Балтфлота вошел автор этих строк с местонахождением в Гельсингфорсской базе Балтфлота.

Взамен Антонова-Овсеенко после Северного областного съезда в Финляндию приехал Смилга…

При выходе из Смольного у подъезда встречаю Ф. Ф. Раскольникова.

— Ты как? Освободили? Поздравляю! Вот хорошо, работы хватит теперь. Чудаки: правительство всех своевременно освобождает, знают, что нам люди нужны.

В этот вечер Ф. Ф. Раскольников только что был  освобожден из «Крестов» после ареста в июльские дни. Он был все тем же жизнерадостным, бодрым, готовым как можно скорее окунуться с головой в работу.

Раскольников: Ты куда?

— Некогда, говорю, рассказывать; еду в Колпино, надо немного почистить петроградских меньшевиков. А там — скорее в Гельсингфорс.

По дороге в Колпино, сидя в автомобиле, расспрашиваю своих спутников о работе на заводах, о заработной плате, об условиях жизни рабочих. Расстояние кажется коротким, даже не успел в уме набросать канву, о чем говорить. Ну, да ладно, придется экспромтом. Ведь теперь одна тема: долой Временное правительство, вся власть Советам.

Автомобиль остановился. Входим в громадное ярко освещенное помещение, битком набитое рабочими. С трибуны несется уже охрипший голос Церетели. Мелькает мысль: трудно будет говорить после него — этого знаменитого оратора. Впрочем, наше дело маленькое: «по-матросски», вроде того, как в Гельсингфорсе с председателем старейшин Авксентьевым. Своей двухчасовой речью на митинге в Гельсингфорсе на Сенатской площади он совершенно обворожил матросов, чуть «ура» не стали ему кричать. Боялись, что еще качать начнут, но когда я ему задал вопрос: «Вы — эсер и представитель крестьянской партии — скажите, с какой стороны приворачивается лемех к сохе?» — Авксентьев покраснел, замялся, да так и не ответил. После этого совсем провалился, и его со свистом проводили с трибуны.

С трудом пробираюсь к трибуне. Вдруг взрыв аплодисментов, крики «ура» и «да здравствует революционный Балтфлот».

Что это? Кому кричат? Церетели? Но при чем тогда революционный Балтфлот? — На минуту я растерялся. Но еще больше растерялся сам Церетели. Совсем голос потерял. Ему так и не дали больше говорить. В здании сплошной гул: «Дать слово матросу».

Председатель собрания: Слово от Балтфлота предоставляется председателю Центрального комитета Балтийского флота, только что освобожденному из «Крестов» товарищу Дыбенко.

— Позвольте, товарищи, — начал я, — в первую очередь внести маленькую поправку: из «Крестов»  Александр Федорович Керенский, помня, вероятно, наше старое знакомство, освободил меня дней 20 тому назад, а вот из флота я только что приехал, и мы хотим знать, с кем вы? С нами, матросами и солдатами, или с Временным правительством?..

Долго уговаривать рабочих не пришлось. Тут же единогласно принята резолюция: «Долой коалиционное правительство — слугу империалистов! Вся власть рабочим и крестьянам! Вся власть Советам!»

Растерянный Церетели спрашивает:

— Товарищ Дыбенко, вы призываете к вооруженному восстанию? Мы вынуждены вас снова арестовать.

— Да, я призываю к вооруженному восстанию, а насчет ареста, посмотрим — кто кого.

Митинг закончен, но рабочие еще долго не расходятся. На их лицах вопрос: когда же? Они готовы хоть сейчас ринуться в бой, чтобы сбросить слепцов, которые не замечают роста стихийной революционной волны, восходящего нового класса. Они ослеплены своей властью, им не хочется оставить своих министров в их шатающихся креслах. Радостно возвращаться в Гельсингфорс. Теперь мы не одни. С нами питерские рабочие и солдаты.

Северный областной съезд показателен: он подтвердил, с кем идет армейская масса, стоящая на фронте. Показателен был и митинг в цирке «Модерн», где рабочие, работницы и солдаты Петроградского гарнизона требовали немедленного свержения Временного правительства. Не давали говорить меньшевикам. Доживает свои последние дни заживо погребенное правительство…

Свисток паровоза, и поезд двинулся по направлению к Гельсингфорсу.

Дыбенко П. Е. Из недр царского флота к Великому Октябрю. М., 1958

Труппа Александринского театра переехала, наконец, из Михайловского театра на свою старую квартиру.

Для открытия Александринского театра возобновили трагедию гр. Ал. Толстого «Смерть Иоанна Грозного».

Перед спектаклем усиленно говорили о каких-то готовящихся «эксцессах», в связи с мнимой «контррволюционностью» пьесы и, когда публика съезжалась в театр, то у подъезда усмотрена была даже конная милиция.

Однако, спектакль сошел благополучно, если не считать некоторых демонстраций в первом акте, в сцене заседания боярской думы, собравшейся для избрания нового царя.

В этой сцене у Бориса Годунова такая реплика:

— Единое спасенье нам, бояре, идти к царю всей думой, собором целым и вновь молить его: да не оставит престола он и да поддержит Русь!

После этой фразы в публике раздались горячие аплодисменты, вызвавшие, в свою очередь, шиканье и свист.

Такой же эффект произвела реплика Годунова: «Ужель нам наши головы земли дороже». Но особенный шум поднялся в зрительном зале, когда Годунов сказал:

— Что лучше? Видеть Русь в руках врагов или спасать владыку, Богом данного?

Кроме бурных аплодисментов, из некоторых мест раздались после этих слов даже крики: «бис»!

Такой же, если не больший успех имели и слова Сицкого, направленные против царизма:

— Идите же, идите все к нему, идите в бойню, как баранье стадо. Мне больше делать нечего меж вас!

Шумно аплодировали и другой реплике Сицкого:

— Бояре, Бога ль вы не боитесь? Или вы забыли, кто Иван Васильевич? Что значат немцы, ляхи и татары, в сравненьи с ним? Что значит мор и голод, когда сам царь, как лютый зверь!..

В общем, «бочка бензина», с которой сравнил пьесу гр. Ал. Толстого, маститый А. Ф. Кони, оказалась уже не такой страшной.

Со второй картины спектакль шел уже гладко, если не считать чисто художественных дефектов, доказавших, что на Александринской сцене разучились играть исторические пьесы.

Все эти Шуйские, Бельские, Голицыны, Мстиславские – казались, увы, не боярами, а какими-то разночинцами, говорившими бытовым языком даже не Островского, а Сургучева. Массовые сцены поставлены в духе Лейферта, а местами встречались даже нелепости: почему, например, чернь дубасила Битяговского, по смыслу надо было бить Кикина?

Кстати, сцена площади в Замоскворечьи, где народ возмущается тем, что четверка ржи стоит 14 алтын, кажется, вполне современной, в особенности если прибавить «самосуд», которому подвергается в этой сцене Кикин.

Грозного играл г. Ге, исполнение которого уже известно публике по прежней постановке трагедии гр. Толстого.

В упрек артисту можно поставить некоторое самолюбование, злоупотребление паузами.

Лучше всего ему удалась сцена после приема волхвов.

Г. Аполлонский все такой же прекрасный Годунов, хитрый и умный царедворец.

Артист сумел придать своему Годунову черты западника, вкусившего европейской культуры.

Симпатичный мягкий образ Захарьева-Юрьева создал К. Яковлев, живописным Гарабурдой был г. Корвин-Круковский и выделился в роли Битяговского способный г. Малютин.

Из женского персонала приятное впечатление произвела г-жа Данилова (царица Мария) и хорошее лицо было у г-жи Уструговой (мамки царевича), напоминавшей мамок из картин К. Е. Маковского.

Р.

Петроградская газета. – 1917. – 21 (8) окт. (№237).

О «Смерти Иоанна Грозного» и о «разрухе» в труппе.

Завтра – открытие Александринского театра и первое представление трагедии гр. А. Толстого «Смерть Иоанна Грозного».

По поводу возобновления этой пьесы в обществе ив газетах, как в Петрограда, так и в Москве, возникла целая полемика.

Говорили, что часть труппы Александринского театра находит «Смерть Иоанна Грозного»  пьесой контрреволюционной и даже желает наложить запрет на ее постановку.

Вот что нам сообщил относительно этой истории артист Александринского  театра Е. П. Студенцов.

— В течение последних трех недель во многих газетах Петрограда и Москвы появились статьи и интервью по поводу того, что труппа Александринского театра протестует перед кем-то против постановки пьесы Толстого «Смерть Иоанна Грозного».

И авторы статей, и авторы интервью рассматривали этот протест, — как ближайшее следствие провозглашенной автономии.

Прочитав все, что было сказано в газетах, я обратился к управляющему труппой Е. П. Карпову, с просьбой написать официальное опровержение всех «снятий пьесы с репертуара» и «протестов», уведомив Е. П., что в противном случае я сделаю это сам.

Я утверждаю, что ни на одном общем собрании труппы Александринского театра, а я был на всех, и кроме того, на всех сентябрьских имел честь быть председателем, — вопроса о снятии пьесы или вопроса о протесте против «Смерти Иоанна Грозного» не возбуждалось.

Откуда взялись эти слухи и легенды?

21 августа *  артисты узнали о том, что они должны выработать проект временных правил об управлении русской драматической труппой петроградских государственных театров.

Один проект правил был выработан летом управляющими труппами, совместно с главноуполномоченным, другой проект внесен бывшим художественно-репертуарным комитетом. Оба проекта в согласительной редакции будут представлены во вторник, 10-го октября * , или в пятницу, 13-го октября * , на утверждение общего собрания труппы. По утверждении какого-либо проекта будут произведены выборы председателя и членов художественно-репертуарного комитета, и только тогда труппа станет жить на автономных началах.

Все, что писалось о разрухе в Александринском театре, опровергается одним фактом, по-моему, — достаточно убедительным.

Вчера состоялась в Александринском театре генеральная репетиция пьесы «Смерть Иоанна Грозного». Труппа была вызвана к 11 часам утра… Все участвующие артисты, как всегда, были на своем посту.

Репетиция окончилась в восемь часов вечера и многие артисты остались на сцене, для репетиции пьесы «Провинциалка», идущей в сегодняшнем спектакле в пользу Георгиевского комитета. В «Грозном» же занят весь мужской персонал труппы, за исключением четырех артистов…

В чем же разруха?

Бинокль.

Петроградская газета. – 1917. – 21 (8) окт. (№237).

Утром заходил Алеша. День провел частью на кресле, частью в постели. Дежурный офицер находится рядом с передней, а у входных дверей стоят парные часовые. Вот как сторожат опасных преступников!

События дня:

Корниловское выступление ликвидируется. Сам Корнилов согласен вступить в переговоры с Вр<еменным> прав<ительством> о своей сдаче. Керенский принял Верховное командование, а ген. [М.В.]Алексеев у него нач<альник> шт<аба>.

Про себя ничего не можем узнать. Сидим и тоскуем. Погода дождливая, 10 градусов, как сегодня, так и вчера [шофер] Ведихов ездит на «Р<оллс>-Р<ойсе>» в Гатчину и привозит нужные вещи и провизию, а также и цветы.

Образовалось Правительство из пяти: Керенский, Терещенко, [А.М.]Никитин, [А.И.]Верховский и Вердеревский.

Боли у меня усилились.

Великий князь Михаил Александрович. Дневник и переписка Великого князя Михаила Александровича. 1915-1918. М., 2012. С. 456

Я был поднят в 3 ч. Нам заявил комендант приготовиться к отъезду в Петроград через час 10 м. К означенному времени мы все были готовы. Выехали же на самом деле только в 5 ч. 10 м. из-за того, что военные шоферы не могли пустить наши моторы, и только по вызову Ведихова это было исполнено (мы это предвидели и предупреждали коменданта). Повезли нас на Царское [Село]. Впереди шел грузовик с вооруженными 30 солдатами. Мы ехали на новом «Паккарде». Рядом с шофером сидел солдат — член Совета. Ехали бесконечно долго до Царского (больше 2 часов). Там была остановка около Совета Р. и С.Д. Вместо грузовика пошел легковой мотор, и повезли нас мимо Пулково в Петроград. Около Моск<овской> заставы вследствие неисправности в моторе мы задержались еще на ½  часа под страшным ливнем и градом. На Воскресенской встретили Преображенский Резервный полк, кот<орый>, по-видимому, выступал на охрану Петрограда. Наконец, в 9 ч. мы подъехали к Штабу Округа, — долго ждали в автом<обиле>, затем повели нас в кабинет Главнокомандующего, где нас встретил шт<абс>-кап<итан> Филоненко. Он просил нас подождать, пока не отведут для нас помещения. В 11 ½  нам объявили, что помещение отведено на Морской, 60, куда и тронулся наш караван. Оказалось, что это д<ом> Мин. Внут. дел и № его не 60, а 61 (напротив д<ома> кн. Орлова). Для жилья помещение это оказалось совсем невозможным, только с тремя кроватями и без малейших удобств. В 1 ч. закусили, после чего легли отдыхать, а Дж<онсон> поехал хлопотать в Штаб Округа о переводе нас к Алеше на Фонтанку. Около 4 ч. он возвратился с благоприятным ответом. Предполагалось нас перевезти между 5 и 6 ч. но на самом деле перевезли только в 9 ч. Алешу видели, но ему пришлось переехать, чтобы не засесть также под арест. Дети вскоре легли, а я около 11 ч. К вечеру мои боли в желудке усилились. К нам приставили охрану в 65 чел., и мы продолжаем сидеть под строжайшим арестом. Из «Вечернего Времени» узнали, что выступление Корнилова и его наступление на Петроград, по-видимому, обречено на неуспех.

Все пообедали. Погода была от 9 ч. солнечная, 12°, сильный ветер. Памятный и тяжелый день.

Великий князь Михаил Александрович. Дневник и переписка Великого князя Михаила Александровича. 1915-1918. М., 2012. С. 455

Еретические мысли о чужих словах.

Читаю в газетах:

… 13 июля   * , в сознании важности момента, многие члены Временного Правительства заявили, что они представляют свои портфели в распоряжение А. Ф. Керенского, дабы можно было из распределить»…

Пытаюсь перевести этот политический факт на язык государственного права. Но у меня не выходит сколько-нибудь точного и удовлетворительного перевода. Путаются как-то понятия. С одной стороны, выходит так, что А. Ф. Керенский – премьер-министр, глава ответственной исполнительной власти, с другой ему как будто вручаются тоже ответственные, но не исполнительные функции президента не кабинета министров, а республики.

Я понимаю, что политические факты революционных времен вообще трудно переводимы на язык государственного права. Но все-таки по поводу данного нового политического факта мне представляется не лишнем изложить некоторые свои еретические мысли.

Впрочем, они не только мои. Вернее, это мысли маленького случайного кружка знакомых, совместно обсуждавшего события – 27 февраля – 3 марта.  * . Дело происходило в Москве. Маленький кружок, к которому по капризу жизни и мне пришлось иметь некоторое касательство, состоял главным образом из юристов. И, быть может, поэтому его интересовало не только политическое значение событий, но и юридическое построение новых форм.

Мы говорили тогда в Москве:

— Николая заставили отречься, — это хорошо. За Алексея подписано отречение, — великолепно. Михаил отказался, — превосходно. Но кто же будет местоблюстителем верховных прав народа в период между государственным переворотом и открытием Учредительного Собрания?

На несколько часов преобладало мнение, что там, в Петербурге, будет поступлено так же, как 5-6 лет назад поступлено было в Лиссабоне: не предрешая вопроса о будущей форме правления, не связывая воли Учредительного Собрания, «поставят президента». Но это мнение держалось, повторяю, недолго. Быстро выяснилось, что президента не будет. Тогда стали судить, — кто же все-таки станет полномочным правителем верховной власти народа? Кой-кто заикнулся, было, о временном комитете Государственной Думы. Но неспособность этой организации занять столь исключительное место было очевидна. Кто-то высказал, — что можно передать распоряжение верховною властью Временному Правительству. Но юристы быстро доказали, что функция правительственная (исполнительная и подотчетная) и функция суверенная настолько различны, что если их формально сочетать, то в процессе жизни они все-таки разложатся и будут разъединены.

Со свойственной мне склонностью к еретичеству, я внес было несколько юмористические ноты в серьезное обсуждение вопроса, — рассказал известный анекдот о двух дядьках, которые, возвращаясь в страстную пятницу из церкви по домам горестно рассуждали:

— Бога мы теперь, куме, похоронили, воскреснет Он только послезавтра, а до тех пор, до воскресенья-то кто у нас боговать будет?..

За эту ересь мне досталось от юристов. Они стали говорить, что к вопросу об юридическом лице, охраняющем права народа, легко, а тем паче иронически относиться нельзя. Если юридическое лицо не определено, то и самые верховные права народа окажутся «ничьей вещью» и к ним станут относиться так же, как к имуществу, которое никому не принадлежит, или владелец которого неизвестен…

Разговоры эти были в начале марта. Вскоре наша случайная московская компания растаяла: от одни жизнь потребовала экстренного переезда в Петербург, другие понадобились в провинции, на третьих просто повалилось столько работы, что стало не до разговоров. Вопрос об юридическом лице, обязанном охранять суверенные права народа не решен нами. Не решен он и Россией. Но скоро после московских разговоров к этой «ничьей вещи» с разных сторон стали протягиваться руки.

Потянулись руки из Финляндии. Потянулись руки из Киева. Потянулись руки из Советов Рабочих и Солдатских депутатов. Потянулись руки из особняка Кшесинской, из дачи Дурново… За выходом из Временного Правительства А. И. Гучкова и П. Н. Милюкова пришлось экстренно распределить верховные права, чтобы организовать коалиционный кабинет. Распределяя их между петроградским Советом рабочих и солдатских депутатов с одной стороны и центральным комитетом кадетской партии, с другой, об организации «делегировали» министров. Коалиционный кабинет возник. Но опять тянулись руки к «ничьей вещи». И опять не выходило власти и не было порядка. <…>

Я далек от намерения считать свои выводы о данных настроениях некоторой части обывателей бесспорною истиной. При том же мои выводы и для меня самого далеко не окончательны. Они основаны лишь на беглых и случайных впечатлениях и наблюдениях. Поскольку я могу судить по этим впечатлениям, мне кажется, происходит следующее:

— Люди ученые в самом начале видели в настроении временного революционного порядка юридический пробел и заранее говорили, что этот пробел приведет к осложнениям и неладностям. Люди ученые предвидели теоретически. Люди простые судят на основании опыта и фактов. Они видят тот же в сущности пробел. Но за скудостью своего языка, они называют замененное неподходящим словом.

Народное слово. – 1917. – 28 (15) июл. (№35).

К.-д. недоумения.

Я очень хочу понять П. Н. Милюкова в хорошем для него смысле. Но, признаюсь, эта задача оказывается из нелегких.

На последнем заседании петербургской центральной городской думы он говорил:

— Мы считаем глубоко неправильным, что в такой исключительно грузный момент, который сейчас переживает страна, одна часть населения, при том совершенно неправильно и неполно представления, взяла на себя столь ответственную миссию, как делегировать права диктатуры представителям власти.

По существу, если хотите, тут спор невозможнее. Если представлять себе дело так, что комитеты рабочей, солдатской и крестьянской организаций облекли себя правами верховной власти и, как верховная власть, предоставляли диктаторские полномочия Временному Правительству, то, разумеется, такое положение надо признать глубоко неправильным, неприемлемым и опасным. Неправильным и опасным уже потому, что комитеты (раз уж они считают себя носителями суверенных прав народа), предоставив нынче Временному Правительству диктаторские полномочия, завтра могут отнять их… Если модно, повторяю, представлять дело так, то П. Н. Милюков вполне прав. Но можно ли так представлять?

Не спорю, отдельные слова, отдельные фразы, если их оторвать от реально обстановки и взвешивать независимо от нее, дают основание представлять дело так, как говорит П. Н. Милюков. И, без сомнения слова фразы в политике отнюдь не пустяк. <…>

Реальная же обстановка такова: Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов в запросе о захвате верховной власти суверенных прав народа шел, к несчастью для себя, к несчастью для России, к несчастью для революции, за большевиками. Теперь как раз в этом основном вопросе он резко отмежевывается от большевизма и признает Временное Правительство, впредь до Учредительного Собрания, бесспорным носителем верховной власти, суверенных прав народа. Вот реальность. При ней заметны некоторые остатки прежней фразеологии, которую диктовал большевизм. Пусть не вовсе невинны эти остатки. Но зачем же спорить о них, о словах, совершенно игнорируя реальный смысл понятия?

П. Н. Милюков дает некоторые пояснения по этому поводу. Он указывает, что резолюцией объединенного заседания Исполнительных Комитетов, введено немаловажное условие:

«Правительство, — говорит он, — обязуется в лице одной своей части, а именно министров социалистов, представлять два раза в неделю отчеты этим учреждениям. Этим самым как бы указывается на то, что остальная часть нынешнего министерства, т. е. министры не социалисты, не обязуются ответственностью. И, однако, акт, совершенный органами, касается не половины министерства, а всего министерства. Все министерство получило «неограниченные полномочия».

Мне неприятно это сказать, но боюсь, что П. Н. Милюков не понял самого главного и перепутал факты. Может быть, он припомнит, что министры-социалисты и в первое «кадетское», и во второе коалиционное Временное Правительство делегированы Советом. И как делегаты, они обязаны отчитываться пред организацией уполномочившей их, и могут быть так же отозваны ею, как отозвал центральный комитет к.-д. партии своих делегатов.

Спор все время шел о том, ответственно пред Советом все правительство. Такая ответственность и означала бы, что Советам принадлежит верховная власть. Теперь спорный вопрос решен достаточно определенно. Правительство, как таковое, перед Советами признается неответственным. Отчет должны давать лишь делегаты. Министры не социалисты Советами не делегированы. А потому и не подлежат отчетности перед исполнительными органами Советов. Однако, за министрами не социалистами признается такая же полнота власти, как и за министрами социалистами. Это и значит, что Советы отказались от большевистских подстрекательств к захвату власти. В этом и суть той реальности, которая позволяет терпимо отнестись к остаткам старых слов и не вести по поводу них споров. <…>

Народное слово. – 1917. – 25 (12) июл. (№32).