Москва

Тихонова Пустынь. Калужская губерния. Фото с открытки 1900-1910-х гг

Рано утром – Тихонова Пустынь. Проводник обещает, что будем в Москве около 2 часов дня; долгое время-де будем еще стоять, не доезжая 4–5 верст до нее, так как все те же бутафорствующие патрули «будут производить последнюю облаву» на пассажиров…

Наконец – Москва! Многие из «товарищей» отдают честь. Дома, к великому изумлению, не обрел царя-голода, а «совсем наоборот» – всего много. Мои милые Пелагея и Саша благодушествуют и восхваляют Шуру Кученева, что он артистически снабжает всеми предметами продовольствия – и мукой, и яйцами, и сахаром. Благодарение господу Богу!

Ребятишки мои в Солотче. Не хочу торопиться давать им знать о своем приезде: пусть поправляются на лоне природы, а я пока – приду в себя от обалдения от всего пережитого.

Сбрасываю с себя одно из бремен – обязательство продолжать ведение моего дневника.

Кравков В. П. Великая война без ретуши. Записки корпусного врача. М., 2014

В редакции газеты «Известия». 1917 г.

В типографии газеты «Биржевые ведомости». Фото 1910-х гг.

Холодную весну 1917 года сменило душное лето.

Жаркий ветер гонял по мостовой вороха измятых и рваных газет. Почти каждый день в Москве появлялись новые газеты, иногда самых необыкновенных направлений, вплоть до теософских и анархических с лозунгом:

«Анархия — мать порядка». Эти шумные и большей частью безграмотные листки жили один-два дня.

Паустовский К. Г. Повесть о жизни. В 2 т. М., 2007

Французский социалист Альбер Тома в кабинете. Фото 1910-х гг. / Национальная библиотека Франции

Внезапно появилось множество крикунов. Они росли как грибы. Важнее всего считалось перекричать противника.

Дешевая демагогия расцветала на унавоженных рынках. Крикунов даже привозили из-за границы.

Однажды из Парижа приехал французский министр военного снабжения Альбер Тома.

Он появился у нас, чтобы уговорить «доблестный русский народ» остаться верным союзникам и не выходить из войны.

Этот коротконогий рыжебородый человек в изящном сюртуке показал в своих речах непревзойденный пример крика и выразительного жеста. Как-то он говорил с балкона теперешнего дома Моссовета (тогда этот дом был резиденцией комиссара Временного правительства).

Тома говорил по-французски. Вряд ли в толпе, слушавшей его, был хоть десяток людей, знавших этот язык. Толпа состояла главным образом из солдат и жителей московских окраин. Но в речи Тома все было понятно и без слов.

Тома, прыгая на согнутых ногах по балкону, наглядно показал, что произойдет, по его мнению, с Россией, если она выйдет из войны. Он подкрутил усы на манер Вильгельма, сделал хищные глаза, высоко подпрыгнул и стремительно схватил в воздухе за горло воображаемую Россию. Он вцепился в нее мертвой хваткой, зашипел, швырнул ее под ноги и начал остервенело топтать лакированными ботинками. При этом он испускал воинственные крики и рычал, как бешеный тигр.

Эта страшная пляска Вильгельма над поверженным телом России длилась несколько минут. Толпа, пораженная цирковым зрелищем, затаила дыхание.

Потом по толпе прошел глухой гул. Тома вытер надушенным платком красное лицо и привычным жестом – несколько набекрень – надел блестящий цилиндр. Он прислушивался к толпе и улыбался. В ее гуле ему чудилось одобрение.

Но гул, разрастаясь, становился все более грозным, пока наконец не послышались крики: «Позор!», «Клоун!», «Долой!» Раздался пронзительный свист.

Кто-то услужливо взял Тома за локоть и увел с балкона. Тогда взамен Тома на балкон вышел бельгийский социалист Вандервельде – человек с нестерпимо постным лицом, в застегнутом на все пуговицы пасторском сюртуке.

Он начал говорить очень тихо, без интонаций, жуя слова пересохшими тонкими губами. Казалось, он хотел усыпить толпу. Она действительно начала быстро редеть. Вскоре около балкона осталась только небольшая кучка людей, слушавших Вандервельде, очевидно, только из вежливости.

Вандервельде говорил о том же, что и Тома. Он уныло взывал к верности «священному военному союзу».

Со стороны Страстного монастыря донеслась музыка. Она все усиливалась, гремела:

Вышли мы все из народа,
Дети семьи трудовой.
«Братский союз и свобода» —
Вот наш девиз боевой!

Паустовский К. Г. Повесть о жизни. В 2 т. М., 2007

Е. К. Брешко-Брешковская. 1917 г.

Подписка на памятник Н. Г. Чернышевскому.

Е. К. Брешко-Брешковская получила следующую телеграмму из Якутска:

«По инициативе народных учителей Якутской области якутский комитет общественной безопасности постановил открыть всенародную подписку на памятник Николаю Гавриловичу Чернышевскому в городе Якутске. Для проведения в исполнение этого постановления избран особый комитет в составе трех лиц: Куликовского, Краснова и Афанасьева. Мы обращаемся с горячей просьбой не отказать в своем содействии этому делу; поместите несколько строк о принятом решении якутян в русских газетах и журналах. Попросите их от нашего имени открыть на своих страницах прием пожертвований на этот памятник. Собранные деньги следует пересылать в Якутск. Комитет. С товарищеским приветствием комитет по постановке памятника Чернышевскому в Якутске».

Русские ведомости. – 1917. – 16 (3) май. №98. С. 2.

Цирк братьев Никитиных на Триумфальной площади. Фото 1910-х гг.

<…> В помещении цирка Никитина в 2 часа дня открылся московский губернский съезд крестьянских депутатов. Съехались свыше 500 крестьян изо всех уездов Московской губернии <…>

Председателем съезда избран В. Я. Руднев, товарищами его – И. И. Горшков, д-р. Павлов, В. А. Кильчевский и по одному крестьянину от каждого уезда Московской губ.

Затем, на съезд прибыла Е. К. Брешко-Брешковская. Ее появление было встречено дружными восторженными рукоплесканиями. В. А. Кильчевский, приветствуя Е. К. Брешко-Брешковскую от имени съезда, сказал, что у каждого из нас в детстве была бабушка, рассказывающая нам чудесные сказки. Наша общая «бабушка», — Е. К. Брешко-Брешковская, — всю жизнь рассказывает нам сказку о земле и воле. Дай Бог, чтобы этот сон, эта сказка осуществилась.

Будучи избрана почетным председателем съезда, Брешко-Брешковская обратилась с приветственной речью к съезду, говорила о важных задачах организации крестьянства, о роли крестьянства в настоящий политический момент, о нуждах и потребностях деревни, о земле, о тяге крестьянства к свету и образованию.

Бурные аплодисменты были ответом на простую, трогательно-задушевную речь, каждое слово из которой, видимо, глубоко западало в сердце слушавших. <…>

Русские ведомости. – 1917. – 13 май (30 апр.). №96. С. 6.

1 мая 1917 г. в Москве

Дорогая Елена Степановна. Едим ваши сухари, ветчину, оказавшуюся салом, и вспоминаем Ефремов. Да, теперь не то! Обедаем у толстой дамы в соседнем доме, обе­даем, можете себе представить, довольно хорошо. Жарим яичницу. Катя что-то не худеет. Поневоле пришлось поселиться у Катуаров. Катину комнату топят, поэтому в ней сухо и тепло. У Кати нога не болит, конечно, если она не врет. Погода у нас истеричная,— то снег, то дождь, то еще что-нибудь. Оно конечно, тепло, но все же мы будем Вам необычайно признательны, если Вы привезете желтое одеяло.

Настроение в Москве поганое… 1-е мая напоминало похороны жертв революции. Если увидите Д., то передайте привет и скажите, что дня через два стану уже присылать корреспонденцию. Всего хорошего, ждем. Напишите, когда приедете.

Кот.

Письмо К. Г. Паустовского Е. С. Загорской-Паустовской
Паустовский К. Г. Поэтическое излучение. М., 1976

Кайзер Вильгельм с пасхальным яйцом. Карикатура худ. Ивана Малютина. 1915 г.

Тягостный эпизод или прорыв тыла?

<…> Русскую революцию называют новой силой, направленной историей против Вильгельма и Гинденбурга. И это верно. Вильгельм однако говорит другое: судя по сведениям, доходящим из-за рубежа, он надеется, что русская революция даст ему нового и мощного союзника, – русскую анархию. И этот цинический расчет нельзя назвать лишенным всякого основания. Все зависит от того, сумеем ли мы выполнить наш долг. Если не сумеем, если не мобилизуем все силы, способные внести планомерность и организацию, происходящее ныне станет не просто тяжким эпизодом, оно превратится в прорыв тыла новым союзником Вильгельма, – русской анархией. И тогда будет проиграна не только война. Будет проиграно все великое дело русской революции.

Русские ведомости. – 1917. – 22 (9) апр. (№78). С. 3.

Заседание Совета рабочих и солдатских депутатов в Таврическом дворце. 1917 г.

О некоторых увлечениях

В резолюции, принятой совещанием представителей солдатских и рабочих депутатов по вопросу об отношении к временному правительству, есть и десница, и шуйца. В частности, совещание резонно устранило разговоры о так называемой «буржуазности» министров. В основу резолюции положена мысль, что о правительстве надо судить по его программе и по тому, как оно эту программу выполняет. Совещание признало, что программа правительства «содержит основные политические требования российской демократии и что до сих пор временное правительство в общем и целом идет по пути выполнения принятых им на себя обязательств». Констатированием этих фактов совещание определило, как можно и должно относиться к временному правительству.

Но совещание не удержалось на почве фактов. Часть своей резолюции оно построило на предположениях и даже подозрениях, ничем не мотивированных.

Так, оно подозревает, что у правительства возникнут попытки «уйти из-под контроля демократии или уклоняться от исполнения принятых им на себя обязательствах». <…>

Прежде всего надо осторожнее относиться к солдатским депутатам. В резолюции, предъявленной делегатами шестой армии, находим «категорическое заявление, что отныне на армию, как вооруженную силу можно рассчитывать лишь в вопросе борьбы с внешним врагом; всякое же аппелирование к вооруженной силе армии после того, как свободными гражданами завоевано право разрешать все вопросы внутреннего устройства России мирным путем», резолюции шестой армии «считает недопустимым»; «это повело бы, — говорится в ней, — к междоусобиям в рядах самой армии, результатом чего явилась бы анархия»… Трудно что-либо возразить против этих слов. И попытки пользоваться солдатскими депутатами как орудием для внутренней политической борьбы не могут не вызывать протеста и осуждения.

Если же исключить солдат, то останутся собственно советы рабочих депутатов. Но они, как и всякая другая профессиональная и классовая организация, не способны стать центром, вокруг которого может сплотиться демократия России. Прежде всего, малое русло физически не может вместить больших вод, и отдельный класс не может поглотить в себе и заменить собою нацию. Да он и не подготовлен к той роли, какую ему пытается отвести совещание представителей солдатских и рабочих депутатов. Совещание вошло, например, в суждения по аграрному вопросу и высказалось за «безвозмездное отчуждение частновладельческих земель», т. е. в сущности повторило одну из крайних аграрных формул 1905 г. Повторило, к сожалению, совершенно не коснувшись тех возражений, какие эта формула вызывала уже в то время, — 12 лет назад. А между тем это – не такие возражения, которые можно игнорировать.

Вопрос о том, с выкупом ли должно быть отчуждение частных земель, или без выкупа, не принадлежит ведь к числу принципиальных. Это – вопрос с одной стороны экономической возможности, с другой – политической целесообразности. «Безвозмездно» отчуждать земли, чаще всего заложенные, значит объявить ничтожными закладные листы земельных банков, взорвать ипотеку, а вместе и те ценности, которые с ипотекой связаны. Возможен ли такой эксперимент? Для ответа нужны специальные знания, которых никто не в праве требовать от солдатских и рабочих депутатов. И последним, быть может, не следовало бы выносить категорические решения по вопросам, по которым они не могут высказать компетентное мнение. <…>

Заслуги советов солдатских и рабочих депутатов бесспорны. Но тем более позволительно желать побольше вдумчивости и побольше политической скромности.

Русские ведомости. – 1917. – 19 (6) апр. (№75). С. 3-4

Голуби на Красной площади. 1917 г.

Страстная суббота. Красная площадь переполнена народа. Храм Василия Блаженного открыт для всех. Горят свечи, идет богослужение. Пробираемся в Кремль, к соборам. Площадь перед собором тоже переполнена народом.

Беспрерывной цепочкой подъезжают экипажи, лихачи на дутых шинах, редкие тогда автомобили. Подъезжают сподвижники Керенского, милюковых и маклаковых, во фраках и цилиндрах, с ними рядом дамы в роскошных весенних туалетах, в больших шляпах со страусовыми перьями, военные, генералы с невероятными плюмажами на головных уборах. У всех красные повязки на рукаве или красные банты на груди. <…>

Толпа на кремлевской площади беспрерывно двигалась, шумела, смеялась. Никакой религиозной настроенности прежних лет не было. Другим, должно быть, стал народ за эти тяжелые для страны годы войны.

Шуб Э. И. Жизнь моя – кинематограф. М., 1972

Митинг у памятника Пушкину в Москве. 1917 г.

Однажды на пьедестал памятника Пушкину влез бородатый солдат в стоявшей коробом шинели. Толпа зашумела: «Какой дивизии? Какой части?»

Солдат сердито прищурился.

— Чего орете! — закричал он.- Ежели хорошенько поискать, то здесь у каждого третьего найдется в кармане карточка Вильгельма! Из вас добрая половина — шпионы! Факт! По какому праву русскому солдату рот затыкаете?!

Это был сильный прием. Толпа замолчала.

— Ты вшей покорми в окопах,- закричал солдат,- тогда меня и допрашивай! Царские недобитки! Сволочи! Красные банты понацепляли, так думаете, что мы вас насквозь не видим? Мало, что буржуям нас продаете, как курей, так еще и ощипать нас хотите до последнего перышка. Из-за вас и на фронте и в гнилом тылу — .одна измена! Товарищи, которые фронтовики! До вас обращаюсь! Покорнейше прошу — оцепите всех этих граждан, сделайте обыск и проверьте у них документы. И ежели что у кого найдется, так мы его сами хлопнем, без приказа комиссара правительства. Ура!

Солдат сорвал папаху и поднял ее над головой. Кое-кто закричал «ура!», но жидко, вразброд. Тотчас в толпе началось зловещее движение,- солдаты, взявшись за руки, начали ее оцеплять.

Неизвестно, чем бы это кончилось, если бы кто-то не догадался позвонить в Совет депутатов. Оттуда приехали на грузовике вооруженные рабочие и восстановили порядок.

Паустовский К. Г. Повесть о жизни. В 2 т. М., 2007

Мининг на Скобелевской площади в Москве. 1917 г.

На митингах слова никто не просил. Его брали сами. Охотно позволяли говорить солдатам-фронтовикам и застрявшему в России французскому офицеру — члену французской социалистической партии, а впоследствии коммунисту Жаку Садулю. Его голубая шинель все время моталась между двумя самыми митинговыми местами Москвы — памятниками Пушкину и Скобелеву.

Когда солдат называл себя фронтовиком, ему сначала учиняли шумный допрос. «С какого фронта? — кричали из толпы.- Какой дивизии? Какого полка? Кто твой полковой командир?»

Если солдат, растерявшись, не успевал ответить, то под крики: «Он с Ходынского фронта! Долой!» — его сволакивали с трибуны и заталкивали поглубже в толпу. Там он смущенно сморкался, вытирал нос полой шинели и с недоумением качал головой.

Паустовский К. Г. Повесть о жизни. В 2 т. М., 2007

Особняк Морозовых на Воздвиженке в Москве. Фото начала 1900-х гг.

Марья Васильевна [Эртель] взяла меня с собой в особняк Морозовой. Это не двухэтажный дом своеобразной архитектуры на Воздвиженке около Арбатской площади, а другой, рядом с ним, — одноэтажный особняк за решеткой ограды. Идем на встречу с Брешко-Брешковской.

Проходим анфиладу роскошных комнат, обставленных старинной мебелью. Много картин, ковры, горки старинного фарфора и хрусталя. Не помню всего, что говорила седенькая старушка. Основная тема была о необходимости воевать до победного конца. Хорошо запомнила слушателей. Тут были живые лица, хорошо известные мне по холстам Репина и Серова. Были Маклаковы, Корзинкины, Боткины, Четвериковы, известные профессора, адвокаты. Я с интересом рассматривала этих людей, потому что хорошо уже тогда понимала, что никогда больше их не увижу, что это навеки уходящая Москва.

Шуб Э. И. Жизнь моя – кинематограф. М., 1972