Василий Розанов
Василий РозановЧто говорят англичане о русской революции и русском союзе.
Г-н Белоруссов передает в «Русских Ведомостях» о впечатлениях на английском фронте от нашей революции. Сперва это отношение было восторженное, пока англичане думали, что переворот совершился на почве национальных русских чувств и послужит к подъему нашей национальной и государственной энергии. Но затем положение русского корреспондента в английской армии сделалось таково, что пришлось уехать. «Хотя по разрешению я мог пробыть на английском фронте месяц, я поторопился уехать через 10 дней, потому что положение мое, как русского революционера и патриота, стало intenable — невозможно. Что, в самом деле, мог я отвечать не на вопрос даже, а на спокойное утверждение, на презрительный вывод: — Итак, вы нам изменяете…
На Россию, очевидно, рассчитывать нельзя. Были Штюрмер и Протопопов, теперь имеются ваши крайние левые. Мотивы и словесные формулы изменились, сущность деятельности осталась та же. Чем раньше западные демократии поймут это, тем лучше. Очевидно, вас надо списать со счета и рассчитывать на собственные силы. Вас заменит Америка, и это к лучшему, так как со старой американской демократией у нас найдется и общий язык, и взаимное понимание. С вами же…
В этих условиях понятно, почему я поторопился уехать с английского фронта».
Но, вернувшись из армии в Париж, автор попал как в полымя. «Вы знаете, — говорили ему, — мы войны не хотели; мы до мозга костей миролюбивы, такими были, такими и остались. Мы ввязались в войну из верности нашим обязательствам к России. И теперь, когда у нас нет семьи без траура, когда наши богатства растаяли, культурнейшие департаменты наши в развалинах и нет числа нашим жертвам, — вы же нас бросаете и начинаете брататься с нашим врагом. Как это назвать?»
Непонятно, каким образом внутренняя Россия, каким образом русское свободное правительство может так «выдавать честью» русских за границею, выдавать, конечно, прежде всего своих офицеров и солдат там, но и затем всю интеллигенцию. Это говорит о полном распаде России, о том, что она потеряла единый нравственный центр в себе и не представляет сколько-нибудь морального лица. И хочется закричать туда, за границу, что так поступает с ними только русское дряблое правительство, которое ничем не управляет, а только топчется на месте, а отнюдь не русский народ, который своих не выдает. Французы и англичане говорили автору, что даже во Франции, не говоря уже об Англии, социалисты составляют ничтожную частицу нации и что не может быть иначе и в России. А потому Россия бесхарактерно и безвольно подчинилась выкрикам партийных горсточек людей, и правительство русское следует не воле народа, а демагогии столицы. Как англичане, так и французы не доверяют прочности нашего коалиционного кабинета, и не доверяют потому именно, что мы позволили свергнуть первое Временное правительство, совершившее революцию, не дождавшись Учредительного Собрания.
«Ваш режим непрочен, — говорили мне. — Допустим, что мы вступим в новое соглашение с новым вашим полусоциалистическим правительством. А если его через 6 месяцев сметут обстоятельства, как смели они первое Временное правительство, то во что превратится это теперешнее наше соглашение с вами, и вся международная жизнь, — если нет преемственности обязательств.
В этой аргументации главное — это сомнение в прочности нового строя, государственного и идейного».
Силы и постоянства — вот требование момента, требование и для России, требование и международное. Удивительно, что в самом Петрограде правительство почему-то не слушает голосов порядка и борьбы с анархией, а находится под каким-то гипнозом голосов анархических. Сколько в апреле ходили толпы народа и части войск с криками и с плакатами — «Доверие Временному правительству», сколько в мае месяце кричали на улицах: «Долой Ленина». Но все эти народные воззвания ничего не сделали. Правительство само почему-то не берет той силы, какую ему вкладывают в руку, — и все стряхивает с себя всякие остатки значительности. В Петрограде распоряжается Берлин, вот в чем дело. Мы ничего не можем сделать с Берлином на своих улицах, как с ним ничего не могли сделать в Варшаве перед первым разделом Польши. В Польше тоже из каждого утла, улицы и дома кричали изменники: «Не позволям». И наша теперешняя свобода и теперешние уличные митинги похожи на погубившее польскую «Речь Посполитую» liberum veto [единоличное вето (лат.)].
Неужели Россия перелицовывается в Польшу последних лет ее истории и судьбы. Где же русский человек? Где же русский дух?