С Рождеством Христовым! Открытка конца XIX — нач. XX в.

До завтрака прошелся по саду. Алеша приехал в 2 ч. От 3 ч. до 4 ч. я с Александром Н<иколаевичем> [Шлейфером] пошел на горку, кот<орая> теперь высокая, и спускались на новых санках, — я спускался крайне неудачно и почти каждый раз закапывал редьку. В это время приехал Дворжицкий, кот<орый> гулял с Наташей и Татьяной П<авловной> [Шлейфер]. После чая, т.е. в 5 ¼ , о. Страхов приезжал славить Христа, а затем вместе с дьяконом они оба пили чай. После их ухода Дворжецкий и я строили с детьми башню из деревянных кубиков, а затем мы все пошли вниз, зажгли елку, плясали вокруг нее и играли в кошку и мышку. Дети надели маски и маршировали в таком комическом виде. Около 9 ¾  мы все в двух санях поехали к Дж<онсону>, где пили чай и пробыли до 12 ½. Алеша и Дворжицкий ночевать остались у Дж<онсона>. Погода была солнечная, 13°, 19°, 16°.

Великий князь Михаил Александрович. Дневник и переписка Великого князя Михаила Александровича. 1915-1918. М., 2012. С. 492-493

Козельская улица в Карачеве. Фото нач. XX в.

В первый год город увидел небывалое зрелище, обусловленное надвигающимся царством «социализма». Единственное место для гулянья (Козельская ул.) в первые дни Рождества буквально было загромождено серой текущей в обе стороны солдатской массой; то там, то здесь слышалась гармония, аккомпанирующая неприличной частушке, отчетливо несущейся по улицам в вечернем морозном воздухе. Деревня пришла в город, к сожалению, самой темной своей стороны, загнав обитателей скучать по домам за тягучим вечерним разговором с тысячу раз пережеванной теме – дороговизне. Электротеатры, куда шел обыватель коротать время, не действуют, в клубе – обваливается потолок. Других подходящих для собраний зданий нет. Негде отдохнуть от масла, крупы, Ленина, сапог, воен<но>-рев<олюционного> комитета.

Бежит гарнизон города и по болезни и без болезни. Некому нести караулов. В<оенно->р<еволюционный> комитет собрал недавно старших врачей госпиталей для обсуждения мер, которые нужно бы принять, чтобы остановить бегущую массу. Врачи потребовали себе гарантий в своей безопасности при освидетельствовании в комиссиях,  воен<но>-рев<олюционный> комитет сознался, что таких гарантий дать не в состоянии. Решено временно прекратить работу комиссии по переосвидетельствованию.

С введением большевистского образа правления в Карачеве приказом командующего северными отрядами по борьбе с к<онтр>революцией был смещен выборный комиссар, назначен «молодой человек» из Бежицы, рабочий, некто Суворов, человек очень веселый и положением своим вполне, видимо, довольный. Любит часок-другой поболтать с барышнями, служащими в милиции. С ним всегда почти его «телохранители» — два мрачных, безнадежно угрюмых матроса. Перемена правления особенно не ощущается.

Орловский вестник. – 1918. – 16 (3) янв. (№2)

С Рождеством Христовым! Худ. Николаев. 1900-1910-е гг.

Четвертое Рождество.

Опять наступили уютные зимние праздники. Незаметно подобрались они к нам, занятым жуткой борьбой за физическое и моральное существование, робко постучались в дверь, давно закрытую для любви в радости. Бедные, старые праздники! Чуть ли не непрошенными гостями кажетесь вы теперь нам! Что несете вы с собой? Что готовит грядущий год изможденным гражданам растерзанной России? Уже четвертый год кряду являетесь вы, обагренные кровавыми бликами войны, смущенные массовым истреблением людских жизней, лишенные мира в мире…

Четыре года назад, только начав самую ужаснейшую, с сотворения мира, войну, встречали мы святые дни полные надежд на будущее, крепкие верой в себя, верой в мощь и гений своего государства. Залитые кровью поля Франции и занесенные снегом Карпаты были свидетелями редкого героизма людей, вставших, как один; на защиту еще недавно самого ценного понятия — родины. Коварный враг, разочарованный в несбыточной надежде решить участь войны несколькими месяцами, затих и сжался, собирая силы для нового нападения.  Дымился Антверпен, рушились башни Рейнского собора и слышалась русская речь на улицах Львова… Царизм, в ореоле вождя всенародной войны, казался терпимым и не зарождались еще мыли о братаньи с врагом через трупы товарищей, а впереди был Перемышль…

Прошел год, принес с собой внезапный кошмар Галицийского разгрома обезоруженной армии и открыл невиданные дотоле язвы российской действительности. Началась «министерская чехарда» и бесконечно возросло в верхах влияние «маститого старца», бросившее на трон неприглядные тени разврата и продажности. Появились в кафе и ресторанах странные люди, втихомолку разговаривавшие, за стаканом чая, о муке, крупе, сале и других предметах, никого ранее не интересовавших.

Первая ласточка голода — хвосты и продовольственные карточки были едва в проекте, во ошеломленное сперва общество не могло и не хотело признать себя побежденным и стало деятельно готовиться к долгой и упорной борьбе с врагом. Не за страх, а за совесть создались поистине грандиозные организации Земгора и беженских комитетов, мобилизовалась частная промышленность и щедро сыпались разнохарактерные и многомиллионные жертвы на алтарь кровавого Молоха…

Прошел и еще год, унося с собою героическую эпоху войны. Несмотря на выступление Италии и Румынии, бог Марс отвернулся от нас и обширные перемещения армии сменились нудной, истощающей душу и тело позиционной войной. Миллионы людей всех возрастов, оторванные от семьи и дела, нередко без пользы для себя и отечества, томились в серых шинелях по городам и селам и недовольно вынужденным бездельем начинали понемногу роптать. Стремившееся к сознательной в самостоятельной жизни общество встречало явное сопротивление со стороны правящих верхов, не задумавшихся вставлять палки в колеса его наиболее жизненных начинаний из боязни потерять уходившие из рук власть и престиж. Бывший царь, окончательно изолировавшийся от своего народа, проводил время в беспрестанных разъездах меж Царским и ставкой, не внимая голосу лучших людей страны, предупреждавших страну о  германофильских тенденциях императрицы, окончательно подпавшей влиянию того, кого избегали называть своим именем. Продовольственные карточки плодились и размножались, а параллельно им росли и удлинялись хвосты у магазинов, торгующих предметами первой необходимости. Петроград, первый почуявший приближение голода, — глухо волновался. По рукам граждан ходили списки смелой речи депутата государственной думы 4-го созыва — Милюкова, не побоявшегося открыло сказать венценосцу и иже с ним: — «Опомнитесь! Остановитесь — Россия теряет терпение!  Выступление Америки и загадочное убийство человека без имени мрачным аккордом завершили истекавший год»…

И вот снова у нас Рождество, четвертое в начала войны.

Отцвели майские розы юной, пленительной свободы, увяли и георгины из осеннего букета Керенского. Погас ослепительный фейерверк речей, лозунгов и воззваний, потускнели красные знамена, захватанные нечистыми руками тех, котором тоже не должно быть имени в истории русской революции, которые осквернили лучшие ее страницы бессмысленными деяниями глупости и злобы, для которых цель оправдывает любые средства, которые, как иезуиты, прикрываются лозунгом «ad majorem gloriam revoluciae»… Мир на фронте — и война в тылу, голод на севере — и «контрреволюция» на юге, свобода для избранных и карательная экспедиция для несогласных!

Выпустив меч из ослабевших рук, стоит одиноко несчастная Россия, не находя в себе сил противиться рвущим с нее одежды, обезумевшим детям своим – украинцам, казакам, белорусам, сибирякам – и надолго в лицо ей смеется воскресший хам!

И, как прежде, сидит пред разбитым корытом российский гражданин, грустно взирая на разбушевавшееся море низких страстей и темных инстинктов, в котором исчезла золотая рыбка свободы.

Юрго.

Голос народа. – 1917. – 7 янв. (25 дек.) (№200).