Подгайцы

Взорванный железнодорожный вокзал в Подгайцах. 1917 г. Из коллекции Австрийской национальной библиотеки.

Около 4½ час[ов] утра благополучно прибыли в Медведовце и заняли брошенный запущенный фольварк у реки Ольховец. Прекрасный парк с многовековыми кедрами-гигантами. Ужасно устал я. Слышались глухо отдаленные раскаты артиллерийской канонады. Слава Богу, как то в обаянии непосредственного соприкосновения с чудной природой меньше чувствовалось дыхание проклятой войны!

В полдень прибыл обоз; мои вещи, благодаря провидению – целы. Объявшая вчера двигавшиеся обозы паника шквалом прокатилась на Монастыржиско – Бучач и далее с большими катастрофами, с гибелью богатого количества вещей и материалов. Бросались целые автомобили, тракторы, колоссальн[ые] запасы снарядов, все-все, ч[то] б[ы] только спасти свою шкуру. Паника, говорят, возникла вследствие того, что промчались какой-то поп, а другой офицер, и крикнули: «Товарищи, спасайся, кто может – немецкая кавалерия!» Насколько быстро и трусливо бросались под влиянием «могучего революционного порыва самоотверженных наших воинов» все предметы продовольствия и снабжения, настолько же покойно и с полным сохранением понимания того, что делают – собирали всегда их затем высыпавшие откуда ни возьмись бабы, дети, старики!

В 2 часа дня немцы заняли Подгайцы. Наши «доблестные революционные войска» безо всякого нажима неприятельск[ого] постыдно утекают с поля брани, насилуя и грабя мирных жителей. Кошмарная картина отсутствия у освобожденных рабов хотя бы намеков человечности.

Связи не только с Россией, но и корпуса с армией – нет. Часть нашего штаба уходит в Чортков, предложено туда ехать, если хочу, и мне, но дело требует, ч[то] б[ы] я остался с «опереткой»; так я и решил, несмотря на соблазн, что в Чорткове и железн[о] дор[ожная] станция, и поближе к Киеву – все объективные условия скорее улизнуть из объятий пленения, чем оставаясь здесь.

Говорят, что в Петрограде уже объявлен диктатор – адмирал Колчак. Корнилов приказом воспретил всякие митинги и расправляется с бегущими воинами жестокими, вплоть до расстрела, средствами. Уже – увы – поздно! Старые слуги царского режима, видно, больше понимали психологию своего народа, чем революционные утописты-демагоги теперешнего анархического режима. До окончания войны не надо было разлагать армию! Народу же еще нужна палка; желательно только, ч[то] б[ы] она была палкой мудрой и любящей!

Измученный, рано лег спать. Сегодня на ночь, кажется, можно и расставить «Гинтера». Ночного движения не предвидится.

Кравков В. П. Великая война без ретуши. Записки корпусного врача. М., 2014

Старая Синагога в Тарнополе. Фото с открытки нач. XX в.

Еще стоим в Подгайцах; вот-вот готовимся к попятному движению. Всю минувшую ночь и сегодня утром «товарищи» свободнейшей России громили и грабили все лавки в Подгайцах… Мой Алеша их усмирял, как мог. В Божикувке же при отходе предположено было ими взорвать там оставленные до 15 тысяч снарядов с удушающими газами! Каково будет от этого жителям – при одном воображении можно сойти с ума; а перед этим незадолго «товарищи» предались там необузданному изнасилованию женщин, не считаясь с возрастом их, дико призывая к этому удовольствию свою братию и крича: «Товарищи! На всех хватит!» Отчаянный визг девочек и детей был, передают, потрясающий…

Вчера в 9 час[ов] вечера немцы заняли Тарнополь, пылающий во многих местах; горят большие запасы всякого казенного имущества нашего. Сам «комкор» с «наштакор» определенно еще не знают, какими путями пойдем мы к отступлению; в общем – в промежуток между Чортковым и Трембовлей. Только как-то это нам удастся, если немцы нас засадят в мешок?

Оставляемые без боя нашими «товарищами» позиции занимаются немцами в поразительно ничтожных количествах. Очевидно, людей у них на нашем фронте пока очень мало. Занимают они бросаемые нами так легко позиции, очевидно, с недоумением, предполагая, нет ли у нас какого адского плана?.. Как-то Господь поможет нам проскользнуть от козней вражеских?

Хлебопеки забастовали: не хотят печь хлеб в намерении следовать к себе по домам. «Комкора» я поддержал в решении применить к ним кровавые меры понуждения, тем более, что таковые по последнему приказу Корнилова разрешаются. Итак, окончена наша игра в солдатики!!

Более чем когда в своей исторической жизни «Расея решилася»! Свобода, свобода!.. Да всем ли людям она так нужна, когда было бы более близко их сердцу и душе вообще счастье, благополучие – хотя бы такие, как для свиньи в навозе и грязи! Зачем серой массе навязывать высокие идеалы понимаемого нами счастья?! Есть крепостничество и крепостничество… У всех ли помещиков крестьянам жилось плохо? И все ли помещики были в плохом смысле крепостники? При хаотическом винегрете совершающегося, при чрезвычайно торопливой современности в утомленной моей голове бродят сейчас лишь отрывки мыслей, к[ото] рые надо будет еще выковать и развить в хорошо мотивированной форме.

Дописываю эти строки – вбегает денщик «комкор», обезумевший от страха – кричит: «Немецкая кавалерия!..» Я вышел; кругом – невообразимая паника. «Комкор» вынимает револьвер и говорит мне, что если мы обойдены, то в плен он не сдастся, а сейчас же себе пустит пулю в лоб. Я стал его разубеждать в таком нелепом принятии решения. Нервно зашипели приготовленные автомобили под нас. Я настаивал, ч[то] б[ы] еще более не нервить людей, пообождать выездом. Суматоха скоро успокоилась. Но теперь еще светло, а что может быть, если это повторится в наступившие теперь темные ночи – люди в обозах друг друга передавят и перестреляют!

Пишу, сидя на тырчке под общую сумятицу; думаю, что выходит у меня очень нескладно, как у принявшегося писать самоотравившегося человека… <…>

Кравков В. П. Великая война без ретуши. Записки корпусного врача. М., 2014

Фрагмент первой полосы газеты «Киевлянин» от 19 (6) июля 1917 г.

Ночью плохо спал, но не от гремевшей канонады, а от полученной вчера телеграммы. Могущее быть мое назначение приемлю как Божий дар, провиденциально мне преподносимый для обязательного проявления больших еще возможностей, к[ото]рые я в себе чувствую…

Несколько уже дней я не езжу в «оперетку», не был совсем и на позициях. Отечество нисколько не страдает, что за последнее время меня неудержимо тянет к культу разумного самощажения и бережливого экономизирования своих сил. Очень доволен, что второй день имею возможность покупать в земской лавочке «Киевлянина» – газету, в к[ото] рой я нахожу полный отзвук на все мои злободневные думы. В «Киевской мысли» я несколько разочаровался – до революции она была лучше, теперь же не чужда мелкого интриганства и недобросовестной травли против «Киевлянина».

Слишком несерьезными мне представляются какие-то организующиеся «женские штурмовые колонны» для отправки на фронт. Много у нас сил, энергии, здоровья, да не знаем, куда их приложить.

В № «Вперед» от 28 (15) июня прочитал, что австро-германское правительство сделало официально второе (после 25 (12) декабря) предложение о заключении мира с нами и нашими союзниками «на почетных условиях» (нужно думать, что – взаимных!). Полагаю, что ответить мы должны на второе предложение менее шовинистически и задорно, чем на первое. <…>

Кравков В. П. Великая война без ретуши. Записки корпусного врача. М., 2014

А. Ф. Керенский в автомобиле принимает парад войск на фронте. Июнь 1917 г.

День серый; по временам – дождь. Вчера был у нас в Божикувке Керенский; жалко, что не угадал его туда приезда, ч[то] б[ы] улицезреть его; лишился и возможности, так[им] обр[азом], сняться с ним в общей фотографической штабной группе. А может быть, это и к лучшему? Когда будут вешать Керенского – повесят, пожалуй, и всех, в столь интимной купе с ним бывших?!

Получил сегодня пришедшую ко мне по почте телеграмму от Сергунюшки, датированную 12/VI из Москвы, необычайно радостно меня возбудившую сообщением об имеющихся больших шансах быть избранным мне на должность Москов[ского] окружн[ого] инспектора. Неужели мне суждено волею судеб на гребне революционной волны докатиться до столь желанного и столь хорошо устраивающего мою семейную жизнь назначения?! Буду тогда первым революционным Московск[им] воен[но]-санит[арным] инспектором!

Настроение духа – не из панических, хотя немцы по заведенному обычаю немцы у нас отобрали все, что мы у них на первых порах захватили, и, всыпавши нам в шею, понудили и наш корпус, как и соседние перед тем, «возвратиться в исходное положение»[. Из полуофициальных источников сообщают, что дела лучше в соседней с нашей справа 11-й армии, где за это время забрано будто бы в плен 18 тысяч людей и 22 орудия. Потери наши Сибирские дивизии понесли огромные; теперь отводятся в корпусной резерв; на их место – 153-я и какая-то гвардейская дивизии.

Кравков В. П. Великая война без ретуши. Записки корпусного врача. М., 2014

Подгайцы. Улица Паньска. 1916 г.

<…>Моя резиденция с «инаркор» пока в Подгайцах. Мои сочлены корпбюро по части эвакуации действуют энергично и этим весьма существенно мне помогают. Очень надоедает мне паразитка в роли сестры милосердия – жена «наштакора» Лигнау, самого по себе человека вполне добропорядочного; сия сука, таща за собой целую ораву молодых кобелей, отрывает их от дела и мешает общей работе. Ей подобных бездельниц-авантюристок – не оберешься, и все они лезут прикрыться флагом Красного Креста по части «оказания помощи раненым», участью к[ото]рых и положением они заинтересованы не больше, чем прошлогодним снегом.

Отвратительное впечатление производит офицерство, регистрирующее за собой каждую полученную царапинку, ч[то] б[ы] зачислиться в «категории», нося соответствующее количество у себя нашивок на рукаве; преступно-легкомысленное попустительство в этом деле врачебных комиссий, сверхдоверчиво и гуманно констатирующих у сих героев несуществующие у них страдания. В настоящий момент всеобщей страды надо бы постановить, чтобы от строя освобождались офицеры только слепые, безрукие да безногие – остальные должны признаваться годными (со всякими «миокардитами», «эмфиземами», «белком или сахаром в моче», «артериосклерозами» и т. п. жупельными болезнями)<…>

Кравков В. П. Великая война без ретуши. Записки корпусного врача. М., 2014

Всю ночь грохотала артиллерийская канонада. Ожидается сегодня штурм. Как-то покажут себя наши разглагольствующие и митингующие «товарищи», к[ото]рых приходится кидать в бой не железной дисциплиной, а увещеваниями да улещиванием? Кто поручится за то, что в решительный момент «товарищи» воины [не] пожелают с#начала составить общее совещание, прежде чем идти на приступ, в предположении, что немцы пообождут своим контрударом?!

Вчера был в 41-м корпусе Керенский, к[ото]рый должен быть сегодня в нашем. Экстренно затребован прибытием Савинков – очевидно, для улаж[ив] ания очередного какого-либо скандала-бунта. Плохая надежда на успех, когда «товарищей» приходится тащить, да еще деликатненько, на буксире!

Нек[ото]рые видели проследовавшую по Подгайцам солдатскую манифестацию под флагом «Да здравствует Интернационал!» Нетрудно себе представить, как это понятие преломляется в черепах каждого из «комаринских», рисующих в своем воспаленном воображении и одиозного-то им «буржуя», вероятно, каким-то существом с хвостом и рогами!!

Пишут в газетах и рассказывают очевидцы, прибывшие из тыла, что Петроград, Москва и другие российские города все засыпаны шелухой семечек, к[ото] рые усиленно грызутся российскими митингующими «гражданами», утопающими в кучах не убираемого навоза, отбросов и экскрементов. Подлинная «демократизация»!.. Революционное ушкуйничество растет и ширится. Без чужеземной помощи не совладать нашей несчастной России с разрухой. Обнаглевшее в упоении свободами наше всероссийское рафинированное дурачье и мошенничество взыскует бронированного кулака!.. В газетах сообщается, что запуганный «товарищами» один псаломщик вместо слов псалма «О, Господи, силою твоею возвеселится царь» читал: «Силою твоею возвеселится Временное правительство…» <…>

Кравков В. П. Великая война без ретуши. Записки корпусного врача. М., 2014

Подгайцы. 1917 г. Из коллекции Австрийской Национальной библиотеки

Задыхаюсь от постоянной пыли; негде взять чистого воздуха. Проклятые Подгайцы представляют собой почти одну длинную улицу, по к[ото]рой беспрерывно идет движение обозов и прочая езда; нет возможности укрыться в садах, обратившихся в сплошные конюшни и котухи за укрывающимися в них лошадьми и порционным скотом. Такой поганой стоянки я и не припомню. Изводят уж очень эти окаянные воздушные хищники, прилетающие обыкновенно ранними утрами…

Что за адская еще мука жить и теперь, и долгое-долгое время впереди в какой-то призрачной обстановке, составленной лишь из одних обломков прошлого, без прочного настоящего, при самодержавии наизнанку, когда произвол царских прислужников сменился безграничным произволом толпы. Разудалая вольница рабов загуляла на всю Русь; скоро, кажется, каждые город, уезд, село и местечки обратятся в независимые друг от друга республики самобытно-пошехонского типа под перманентным господством торжественных, великодушных лозунгов о мире «без аннексий и контрибуций» в отношении лишь поколотивших нас внешних врагов, но… но… не в применении сих высокогуманных начал к своим компатриотам-соотечественникам, нещадно наказуемым взаимно друг другом и «аннексиями, и контрибуциями»! «Товарищами» истово увеличивается число праздничных дней, беспардонно угнетается свобода антифутуристически-большевистски-гнусной печати, самочинно производятся аресты и всякие насилия. Во все щели нового пока еще глазасто и крикливо глядит «доброе старое», хорошо подрумяненное под новое! Подлыми посулами и несбыточными бреднями авантюристов наше темное «панургово стадо» увлекается в узко классовую войну… Это называется «углублением» революции! Не пора ли приняться уже и за ее «огосударствление»?

Кравков В. П. Великая война без ретуши. Записки корпусного врача. М., 2014

Аэроплан «Авиатик» времен I Мировой войны

Голубой день; рано утром уж залетали над Подгайцами немецкие хищники. Глубоко запали на сердце мое грустные мотивы чехословацкой песни; как живыми представляются мне и теперь одухотворенные, сосредоточенно-вдумчивые, повитые печалью лица этих воинов.

Все суетятся и мечутся; летят телеграммы одна за другой по подготовке предстоящих боев, а в то же время и по санитарной части — относительно предназначенных целых тысячей всяких съездов то в Москве, то в Киеве, то в Петрограде и др. городах — и венерологов, и хирургов, и психиатров и проч. специалистов, куда приглашаются сии последние пожаловать с фронта! Это мне представляется какой-то грандиозной картиной «танца дураков»… Я внешне невозмутимо спокоен, и в движениях своих не обнаруживаю ни малейшей импульсивности, ухищряясь найти себе определенное время и для дела, и для чтения газет, и для сна, и для отдыха.

Тяжелейшая теперь задача для благородных вождей революции — регулировать ее и утверждать дисциплину в свободе. Скорее бы удалось составить

Учредительное собрание, ч[то] б[ы] водворить на Руси определенную государственность, вырвавши ее из теперешней бури, в к[ото] рой она мечется без руля. В настоящей же продолжающейся атмосфере поверженных во прах почти всех элементарных норм государствен[ного] порядка и основных законов общественно-правовой логики, в атмосфере безудержного насилия и самоуправства при полном отсутствии гарантий неприкосновенности личности, жизни, жилища, имущества, при универсально культивируемом непротивлении злу разбойной реализации лозунгов свободы, творимому беззастенчивыми, подлыми демагогами большевизма — если такие условия протянутся на долгое время и впредь, наша народная масса, боюсь я, как бы не перевоспиталась окончательно в полном отрицании над собой всякой высшей власти и самоосвобождении себя от всяких норм закона и права — вообще совсем не испоганилась бы и не развратилась, безвозвратно потерявши бога совести и здравого смысла. <…>

Кравков В. П. Великая война без ретуши. Записки корпусного врача. М., 2014

<…> Сегодня приезжает сюда главнокоманд[ующ]ий фронта Гутор для совещания с командирами корпусов о предстоящей операции. Мой «комкор» страшно нервничает  подбадривает себя неумеренным насасыванием водки. Не жду добра от наших затей…

Временами бываю оптимистом, и кажется мне, что наша революция идет чуть ли не идеально по сравнительной малости в такой момент войны и относительной бескровности еще происходящих на Святой Руси безобразий — «эксцессов». Вот уже и 4-й месяц нашей наисвободнейшей республики! Не утрясется ли, думается, все по-хорошему; видится как будто и здравый коллективный смысл русского человека, к[ото]рый выведет его на путь спасения и неприменение карательных кровавых расправ по отношению к бунтующим, воспитываем их незаметно к тому, ч[то] б[ы] и они не лили крови при своих бесч1нствах в отношении противной им стороны. «Взявший бо меч — от меча и погибает!»

За страшным недостатком в помещениях для врачебных учреждений занятие их на комфортабельных началах штабами корпусов, особенно под квартиры «комкор» и «наштакор» (норовят еще по женатому положению!) действует провоцирующим образом на солдат, равно как и обжорство офицеров штаба.

По случаю приезда главноком[андующ]его вечером был составлен в легкой степени митинг солдатский, на к[ото]ром вел речь Гутор; вышла она очень и очень слабой — говорил тихо и неубедительно, распространяясь преимущественно по части поучения, как не следует увлекаться ораторами-краснобаями, могущими только сбивать с толку непросвещенные умы; одним словом — обращение к солдатам вышло бесцветное, не по-наполеоновски; г как бы было уместно теперь разжечь дух воинов ввиду готовящейся атаки, сказать бы хоть, напр[имер], с пафосом: «Ребята, впереди у вас — земля и воля, а сзади — позор и ничего!» и проч. в этом роде, в коротких и крылатых выражениях… После митинга — «Марсельеза»; очень нравится мне ее музыка, но противно однобокое и тривиальное содержание вложенных в нее русских слов — «вставай, поднимайся, рабочий народ», и т.д. — и рабочий-то. очевидно, понимаемый лишь стоящий у станков, а представители науки, искусства и всяких интеллигентных либеральных профессий?! <…>

Кравков В. П. Великая война без ретуши. Записки корпусного врача. М., 2014