Голос правды.

Наконец-то, наконец послышались в революции голоса настоящей правды, — не ленинской, не германской, не провокаторской, — а настоящей русской правды-матушки: это — «Письмо жены офицера», «Рапорт о положении офицеров», поданный главным комитетом союза офицеров армии и флота военному министру, и тоже во вчерашнем нумере газеты письмо Т. Аримасова «Деспотизм», и еще сообщение о забастовке инженеров на фабрике «Треугольник»…

Это — задавленные, оскорбленные и замученные самою революцией. Это те затоптанные вторыми и третьими рядами революции люди, которые именно ввели солдат в революцию. Ибо кто же не помнит этих первых минут революции, когда солдаты топтались на одном месте, пока подошедшие к ним офицеры с криком «стройся» и «вперед» не повели их к Государственной Думе. Удивительно, как общество, и между прочим все Временное Правительство, позабыло, что именно офицеры, а вовсе не солдаты и отнюдь не одни рабочие, дали победу республике. Без них выступления были бы частными, отдельными, разрозненными и конечно были бы подавлены. Лишь когда интеллигентные элементы армии, офицерство, командуя, повело батальоны и полки к Гос. Думе — старый строй рухнул и отменился.

И вдруг, это — забыто и никем не помнится! Конечно, настоящие «мученики и жертвы революции» — это вот они, беспритязательные, тихие люди, о себе даже не напоминавшие, и на место которых моментально вскочили Нахамкисы-Стекловы, Бернштейны-Зиновьевы и Розенфельды-Каменевы. И действительно: на что же правительство смотрит, чем оно занимается? О ком тревожится? Оно забыло тех, на фундаменте которых само построено, и, конечно, ими держится, их скромностью, их подвигом. И только и «озабочивается», что можно ли потревожить или нельзя потревожить покой людей на даче Дурново или во дворце Кшесинской, из которых если не половина, то добрый процент — просто суть уголовные, явные предатели России, совершенно явная и единственная контр-революция. Ибо если что грозит контр-революциею, то конечно омерзение всего порядочного русского населения, всего порядочного Петрограда, к безобразиям распада, измены, шалопайства на улицах! Их можно было терпеть два месяца, надоело — на третий месяц, а дальше — та же уличная толпа, из деловых людей, идущих на работу, на службу, просто в один прекрасный день поднимется и переколотит их. Ибо эти солдаты с гармоникой, с подсолнухами, с девицами, торгующие папиросами, спичками, шнурками для ботинок, почтовой бумагой и конвертами — утруждают глаз.

Так же и инженеры, техники фабрик, мастера, мастерицы. Конечно, ими фабрики организованы, сделаны, ведутся. Кто же ведет дело, кто чернорабочим указывает? И вот — на «Треугольнике», исчерпав все средства примирения с чернорабочими, — они забастовали. Боимся, что эта забастовка интеллигентного рабочего труда разольется общим пламенем повсюду. Лозунг «бей интеллигенцию» — и в офицерстве и на заводах проведен уже пока только не физически, но почти близко к физическому воздействию. Что же это такое? Где же тут правда?

И неужели эта черномазая правда, так похожая на черномазовскую «Правду», есть русская республиканская правда?

И Временное Правительство безгласно или бессильно? Но «бессильно» мы не можем сказать, потому что где же мы видим хотя попытку применить силу? Что-то похоже на то, что само правительство изображает собою какой-то митинг, но не громогласный, а шепотом. И он ни на кого не действует, ничему не мешает. Право, когда-нибудь, и даже очень скоро, велегласные митинги лишат жалования этот безгласный митинг в Мариинском дворце и потребуют, чтобы жалование было передано им «за работу языком». Хоть бы поскорее собралось Учредительное Собрание: а то до него и республика, да и сама Россия растают, как снег по весне.

Обыватель

Новое время. — 1917. — 7 июл. (25 июн.).