Василий Кравков
Василий Кравков
Голубой день.
Вот уже почти целый месяц войска нашего корпуса стоят в глубоком резерве бездействующими и пока (дай Бог, ч[то] б[ы] только пока!) никудышными в смысле своей боеспособности. Вчера прошли маршевые роты укомплектования в значительно уменьшенном своем составе против того, в каком вышли из мест расположения их запасных батальонов — вследствие убыли дезертирами по пути своего следования! Дошедшие же до назначения части рот несли флаги с лозунгами «Долой войну!» И в дурьих черепах взбунтовавшихся рабов этот лозунг, наряду с прочими неосторожно бросаемыми в армию лозунгами (уж не говоря об умышленном сатанинском развращении со стороны большевизма), преломляется, без сомнения, в том смысле, что надо-де, значит, каждому удирать домой! Существования власти — не чувствуется, приходится лишь удивляться, что не дошло дело до взаимной [по] ножовщины. Таковы наступившие будни после хмельных светлых праздников революции!
А что, если наши союзники в ответ на наше предательство возьмут, да заключат с Германией свой сепаратный мир, но за счет впавшей в бессилие России?! Не слишком ли уж зарвались одурманенные полученными свободами вчерашние российские рабы в распространительном понимании их смысла?! Как бы это «победное» шествие не разделило судьбу нашего «молодецкого» продвижения за Карпаты в 1915 году!
В лице всех этих проклятых большевистских газет и агитаций в Россию въехал своего рода «троянский конь». Из армии получилась наглая толпа-вольница, претендующая на коллегиальное свое обсуждение, предварительно их исполнения, даже сокровенных стратегических планов и директив высшей командной власти; все стали и в глубоко специальных вопросах «сами с усами», и чем невежественней голова, тем догматичней решает…
По получаемым «сводкам» узнаем, что братания запрещены в германской армии, но весьма часты случаи джентльменства со стороны немцев, когда они предупреждают за несколько часов наших солдат поуберечься от огня бомбомстов, к[ото]рые им приказано испытать.
А до общего мира, подумаешь теперь, еще так далеко-далеко, и не так он близок, как казалось в первые дни революции.
Газетами объедаюсь.