Кроленок глупый мой, хороший. Как я дико рад тому, что тебе лучше. Еще осталось немного дней, длинных, длинных дней…

Бунину стихи я послал еще до твоего письма. Послал я ему — Залит солнцем торжественный мол,— Дожди за­серебрили в саду моем, венчальном,— Мои туманы синие в огнях,— Если падают нежно лепестки молодые,— Без­бурное желание давно-давно истлело,— Эй, бубны,— У Ланжерона прибои пели,— Глаза огней,— Старый тата­рин нам кофе принес, улыбаясь,— Черный парус прохо­дит у мола,— Взять тонкий шкот, дать легкий вольный ход, — Рыбалки проснулись на утренней серой заре,— Зо­лотятся дожди, золотеют прозрачные воды,— Узор путей безвестных и седых,— Ты бродил у прибрежий, брат мой нежный и дальний.— Море сапфирное, мое родное море * .

Все это — в «исправленном и дополненном» виде. Ис­правления пустяковые. Вот они. В «Бубнах» вместо «Пля­шите, матросы, пляшите» — будет «Эй, бейте о бубны сплеча» — таи нужно по самой «архитектуре» стиха. Впи­ши эту строчку вместо старой, прочти, и ты увидишь, что это так. Потом, в «старом татарине» — вместо «песни фон­танов пьянили, ласкали меня»,— «Песни фонтанов баюка­ли плоском меня». В «Море» — вместо «Мои глаза, как солнечные зори, ласкают сны разбуженных ночей» — «Мои глаза, как солнечные зори, горят огнем разбуженных но­чей». Вместо «Парча тоски в напевах летних бризов» — «Дыханье вод в напевах летних бризов». Вот и все.

Видишь, каким я стал мелочным, как много пишу о скучных пустяках. Но ведь я хочу, чтобы Кроленок знал… Ты не сердись.

Я поговорю сегодня с Марусенькой о ремингтоне. Пишу Мертвую зыбь. Привезу с собой, тогда прочтешь. Учись терпению.

В среду, 15-го, иду в «Дом Поленова» на Медынке. Там лекция о «русском писателе». Читает Бунин, участ­вуют  Шмелев , Серафимович, Ал. Толстой,  Телешов ,  Сумбатов , и еще, и еще. Одним словом, вся писательская Мо­сква. Билетов всего триста, вечер «интимный». Приеду, тогда расскажу.

Я читаю Бунина. Прочел «Иудею». И подумал о том, что когда окончится война — первое место, куда мы по­едем, будет Иудея, Палестина, Сирия. А поехать туда мы должны непременно. Вот первый попавшийся отрывок из «Иудеи». «Пахло морем. Ливан дышал мглою. Во мгле, как на краю земли, висели два мутных маячных огня. Дальний был красноватый. Я подумал: это Тир или Си-дон… И стало жутко».

Маленькая, мне теперь не хочется писать о многом, мне хочется все это рассказать тебе. Так скоро, скоро. Я больше сижу у себя в комнате и пишу. Холодно. Но при­сылать вещи нет смысла — ведь я скоро приеду.

Н. Г. Высочанский, дядя К. Паустовского

Был дядя Коля. Нашел в какой-то церквушке, в одном из переулков за Арбатом, диакона с «шаляпинским» басом, увлекается им и все время поет великую ектинью. Расска­зывает много интересных вещей о планомерном, системати­ческом развале. Рассказывал в лицах свой разговор с Ли­твиновым (его перевели из Таганрога в Люберцы, под Москвой, помощником приемщика на тот же склад). При­еду, тогда расскажу.

Леле передай, что я ей за письмо и за то, что она зовет меня в Ефремов, «страшно» благодарен. Ведь я ее тоже полюбил поющую и добродушную. Только ты не прогово­рись. Елене привет. И Немчика погладь, «он очень ла­сковый, только пахнет псиной». Маленькая девчурка.

Кот.

Я послал тебе Сочельник. «Снеговые ночи с синими глазами» и еще одно. Получила ли ты?

Письмо К. Г. Паустовского Е. С. Загорской-Паустовской
Паустовский К. Г. Поэтическое излучение. М., 1976